Без вести ушедший

Глава 1. Последнее утро.

Солнечный луч, золотой и ленивый, пробился сквозь пыльную гардину и упал на стол. На старую, потертую скатерть с выцветшими розами. На чайник, давно остывший, эмалированный, с отбитым краешком носика. Рядом с ним стояла банка из-под соленых огурцов. Но не огурцы жили в ней теперь, а скелеты былой красоты – увядшие цветы. Стебли тонкие, как паутинки, бутоны сморщенные, цвета пыли и забвения. Это был не букет, а гербарий минувшего лета, последнего, что видел старый дом. Гербарий памяти.

Леонид сидел за этим столом. Ему было восемьдесят один. Точнее, было. Он не знал этого. Он просто сидел, подперев висок ладонью, согнутой в узловатом кулаке. Голова его была пуста, как эта комната. Пуста и тиха. Стены, обитые когда-то светлыми обоями, теперь потемнели от времени и табачного дыма. Они помнили многое: детский смех дочери, давно уехавшей в город, споры с покойной Марфушей, гулкие разговоры с соседями за самоваром. Теперь они помнили только тишину. Гулкую, всепоглощающую тишину одиночества. Звук собственного дыхания казался здесь инородным шумом.

Так проходило каждое утро. Бесконечное, монотонное. Но сегодня было… иначе. Леонид моргнул, пытаясь ухватить эту странность. «Странно-то как…» – прошелестела мысль, едва ли не первая за сегодня. – «Ни пить не охота. Ни есть. Даже… даже ничего не болит». Он осторожно пошевелил плечом, где обычно гвоздем сидела старая боль. Ничего. Колени, обычно скрипевшие, как не смазанные петли, были неподвижны и безмолвны. Во всем теле – непривычная, почти невесомая легкость. Как будто с него сняли тяжелый, мокрый тулуп, под которым он таскался годами. Он вздохнул, и вздох этот показался ему необыкновенно глубоким и чистым, будто вдохнул не пыльный воздух избы, а кристальный горный ветер.

Время текло медом, густым и тягучим. Час. Другой. Солнечный луч переполз на банку с мертвыми цветами, высветив каждую прожилку на увядшем лепестке.

И вдруг – грохот! Не просто скрип или стук – оглушительный, яростный удар! Входная дверь с силой распахнулась, ворвавшись в тишину, как незваный буян. Она ударилась о стену так, что старый дом содрогнулся всем своим деревянным нутром. Со стен и потолка посыпалась побелка, мелкой, сухой пылью, закружившейся в солнечном луче, как снежинки в стеклянном шаре.

Леонид вздрогнул, оторвав голову от руки. «Ничего себе! Ух какой ветер поднялся!» – пробормотал он, и в голосе его, к собственному удивлению, прозвучал не страх, а пробудившееся любопытство. «Пойду выйду на крыльцо, гляну что кого. Может, тучу какую надвинуло?»

Он поднялся. Легко. Без привычного кряхтения и опоры на стол. Прошел по скрипучим половицам прихожей и вышел на крылечко. Воздух был теплым, почти летним, без намека на ураган. И тут он увидел его.

По пыльной дорожке между огородами шел Михалыч. Сосед. Лет семидесяти, плотный, крепко сбитый, всегда державшийся с подчеркнутой важностью, будто носил невидимый мундир. Даже его хромота и одышка, о которых все знали, казались частью этого статного образа. Он шел медленно, опираясь на палку, погруженный в свои невеселые думы.

Радость, теплая и неожиданная, хлынула в Леонида. «Мих… Михалыч! Здравствуй, родной!» – крикнул он во весь голос, широко улыбаясь, обнажая редкие желтые зубы.