Скрежет, скрип, скрученные страхом мысли.
Желаний пустыня.
Кофейник медный на полке ждал,
терпеливо темнели его бока…
Так ли? Ведь за шторами вечно-тёмными никто его не видал!
Чьи руки наполнят его, кто жаром огня оживит?
Чьих уст пенный прибой домчит?
Кого ароматная благодарность коснётся?
Того ли, чьей улыбкой медный блеск отзовётся?
Не меня? Не тебя?
Не я ли, не ты ли зерно в той пустыне растили?
Зерно растили, огонь разбудили.
Мы не в пустыне.
Ноябрь 2010
Об этом не знают соседи,
об этом не писан сюжет,
ни строчки в энциклопедии –
не будет раскрыт наш секрет.
Никто не узнает, как втайне,
никто не узнает, как вместе,
однажды, во время грозы,
мы…
нет, не гуляли в заброшенном саде,
не испугались признаться себе…
Лишь молнии сполох насквозь пропечатал…
Да, нам известен ответ.
Ноябрь 2010
Мечтателя дело – мечтать, художника – создавать,
Жене – на пляже лежать,
солнцу подставив мыслей броженье
в то время, как бабушка Женечки варит варенье.
И вот, опустившись в глубокие глыби,
мысль огибает борта галеона,
лики неясные подсвечены бликом,
русалка скучает по взору людскому…
Но, нетерпением измученная,
пронзает мысль небесный свод,
– «Прощай», – сказав галактике изученной,
с инопланетной мыслью закружила хоровод.
И все кругом в одеждах белых, и счастьем светятся глаза,
и среди всех надежд волшебных не позабыта ни одна.
Что делать? Куда направить дальше мысли мощь?
Кто ступит на соседнюю песчинку,
кто имя отгадает?
Поёт любовь старинная пластинка,
и скрипка ветром вольным отвечает…
Ноябрь 2010
безлунная ночь, пеленою морозной прошитая,
гора муравейника, рыхлым сугробом укрытая,
ни единой зверюшки лесной, чтобы шорох словить на бегу,
среди елей ни царапинки нет на снегу.
Пляски детского смеха в игрушках ёлочных,
Деда Мороза волшебный бас, обещанья рокочущий,
узоры Снегурочки чаруют, ложатся на ветках снежинками,
в надежде сердечко детское сладкими тает крупинками.
Когда огни погаснут,
и люди понесут улыбки в сонные луга,
уже водою не напиться
с корнями разлучённой ёлке,
уже не сбыться
мечтам, не поместившимся на кончиках иголок,
уже не прикоснуться к ветке веткой,
среди метели не молчать с соседкой,
когда огни погаснут.
Обычная печаль –
нерукотворная помеха –
упрятана в блестящую фольгу средь праздничного смеха.
Чащобная печаль саднит ободранной корой.
Никто не видел, как трухой
могучий ствол когда-то стал.
Никто не видел, как, однажды,
со стоном вывернут грозой,
замшелый ствол на землю пал
и начертал глубокий шрам,
но даже зайчика не напугал:
его там не было – не пробегал!
У лешего б спросить,
как исполин лесной своей вершиной
дорогу ветру преграждал –
да встретить где-бы!
Небыль!
Декабрь2011
В камышах истерикой река петляет,
всё близко – внезапной встречи иллюзорность умиляет.
неважно, круга безупречность или солнца нимб,
до горизонта дело было иль за ним.
Держась, ладонь к ладони, шли отважно
старуха и старик или два маленьких ребёнка – неважно.
удар ладонью о ладонь как клятва обещаний верных,
хлопок – для ясной мысли саркофаг,
стремившейся спасительный канат соткать
из нитей эфемерных.
Игра в ладошки – рой мошек на шесте канатоходца.
Уместен детского веселья смех певучий
не менее, чем ликование змеино-чёрной тучи,
одним укусом погасившей зеркало колодца,
где с амальгамой серебристой растаял процарапанный завет –
