Тепло одной ладони

Утро начиналось одинаково уже много лет: будильник звонил в пять сорок, и Татьяна Петровна, не открывая глаз, нащупывала кнопку и на секунду задерживала палец. Не потому что хотелось ещё поспать – просто в эту секунду она успевала вспомнить, где она, сколько ей лет и что сегодня опять ночь. Потом вздыхала, поднималась и ставила чайник.

Кухня в её однокомнатной квартире была маленькой, но аккуратной. На подоконнике в стеклянных банках тянулся к мутному окну зелёный лук, возле плиты висело старое, выцветшее полотенце с петухами. Когда‑то его дарила мама, давно уснувшая под чёрной плитой кладбища. «Чтобы дом полная чаша был», – говорила тогда мама. Полной чашей дом так и не стал, но полотенце Татьяна Петровна берегла, будто в нём было зашито что‑то важное.

Она заварила себе крепкий чёрный чай, бросила один кусочек сахара – больше врач не разрешал, – и достала с холодильника вчерашний бутерброд, завернутый в смятый целлофан. Питаться правильно её учили многие: дочь по видеосвязи, участковый терапевт, соседка с третьего этажа, которая регулярно садилась на какую‑то очередную диету. Все были единодушны: в её возрасте надо думать о себе. Татьяна Петровна слушала, кивала и всё равно брала то, что быстрее, дешевле и не требует усилий.

Она одевалась неторопливо: тёмная юбка, свитер, сверху – аккуратно выглаженный белый халат, который всё равно потом помнётся, но ей было важно выходить из дома «как человек». Закалывала волосы на затылке синей резинкой, той самой, что покупала ещё дочери в школу. Из зеркала на неё смотрела женщина неопределённого возраста: не молодая и не старая, с усталым, но мягким лицом и глазами, в которых задерживались и радость, и тревога, но обе – негромкие.

Пока чай остывал, она откладывала на край стола бумажный пакет: в нём был дешевый печёный пирог с капустой, который она купила вчера «по акции». Пирог был не для неё. В отделении всегда кто‑нибудь оказывался без родных, без передач, без ничего. «Пусть хоть чай с чем‑то попьют», – думала она. Иногда ей казалось, что она тратит на чужие желудки больше, чем на свой, но этот подсчёт никуда не записывала – ни в тетрадь, ни в сердце.

На лестничной площадке пахло сыростью и кошачьим кормом. Соседка с третьего этажа, та самая, «на диете», уже выгуливала собаку.

– На ночную опять, Татьяна Петровна? – сочувственно спросила она.

– А куда ж я денусь, – улыбнулась Татьяна Петровна. – Я там, считай, мебель.

– Какая из вас мебель, – махнула рукой соседка. – Вы светитесь вся. Смотрите, аж собака вам радуется.

Собака действительно радовалась: тяжёлая, подслеповатая дворняга упёрлась мокрым носом ей в ладонь. Татьяна Петровна машинально погладила её по голове – движение было настолько привычным, что она сама его не замечала. В больнице эта рука будет переворачивать больных, поправлять одеяла, держать за пальцы чужие ладони. Сейчас она просто согревала собачий лоб.

Она вышла на улицу. Город ещё толком не проснулся – редкие автобусы, мокрый асфальт, тёмные окна. По дороге к остановке она шла мимо школы, где когда‑то училась её дочь. Тогда, много лет назад, она провожала её до ворот, слушала невнятное: «Мам, ну не надо, сама дойду», и думала, что самое страшное – отпустить ребёнка одну через дорогу. Оказалось, куда страшнее – отпустить во взрослую жизнь, где уже не перейдёшь за руку.