The Smoke

Дождь, словно серые занавеси, скрыл мир за лобовым стеклом. Элан Реншоу, стиснув руль, всматривался в мелькающие перед фарами очертания сосен, казавшихся ему в эту пасмурную погоду призрачными стражами горного перевала. Дорога, узкая и извилистая, змеей скользила вверх, к покрытой низкими, рваными облаками вершине. Каждый новый поворот ожидал он с тревогой, будто за ним скрывалась не просто смена ландшафта, а нечто неведомое, изменяющее саму реальность.

Он приехал в Безмолвную Долину три дня назад, прельщенный не столько ее многообещающим названием, сколько мрачной, почти зловещей красотой, о которой он прочел на одном из забытых туристических форумов. Эл, профессиональный писатель, а если быть точнее – создатель историй, заставляющих кровь стынуть в жилах, уже несколько месяцев скитался в поисках нового источника вдохновения. Вдохновения, способного пробудить его угасающую музу, которую, казалось, уже не могли разбудить ни гонорары издателей, ни восторги фанатов.

– Безмолвная Долина … – пробормотал он, пробуя название на вкус, будто пытаясь распробовать в нем скрытый смысл.

Название это, как он выяснил, появилось не случайно. Долина, укрывшаяся в объятьях гор, казалась действительно отрезанной от внешнего мира непроницаемой стеной лесистых склонов и горных пиков, целующих небо. Она напоминала огромную чашу, на дне которой, укрытый от всех ветров, и притаился небольшой городок. Городок с единственным названием на потрёпанной указательной таблице на въезде – "Безмолвная Долина", будто другого определения ему и не требовалось.

Он добрался сюда поздно вечером, уставший и продрогший после долгой дороги. Городок встретил его тишиной и мерцанием редких фонарей, разбрасывающих желтые пятна вдоль пустынной главной улицы. Казалось, сам воздух здесь пропитан какой–то дремотной отрешенностью, будто время текло здесь медленнее, лениво переваливаясь с одного бока на другой, как старый пес у тлеющего камина.

Дом, который он снял на месяц вперед, стоял на самой окраине городка, на небольшом холме, словно сторожевая башня на границе мира живых и того, неизвестного и притягательного, что скрывали от посторонних глаз горы. Двухэтажный, деревянный, выкрашенный белой краской, облупившейся от времени и погоды, он казался одновременно уютным и зловещим.

Эл припарковал у крыльца свою подержанную "Хонду", которая прокашлялась двигателем и затихла, будто тоже ощутив атмосферу сна и забытья, царившую здесь.

Из дома навстречу ему никто не вышел. Ключ, как и договаривались, лежал под ковриком у двери, которая со скрипом открылась, будто не желая впускать незваного гостя в свои тайные владения.

Дом пах пылью, затхлостью и ещё чем–то неуловимым, но отчетливо знакомым, будто аромат из давно забытого детского сна, сновидения, полного тревоги и смутной радости. Эл зажёг свет, бросил сумку на пол и провел рукой по пыльной спинке старинного кресла–качалки, стоявшего у окна. В полутьме ему показалось, что кресло слегка качнулось, словно кто–то невидимый только что поднялся с него.

– Глупости … – пробормотал он, отгоняя наваждение. – Это всего лишь старый дом, такой же одинокий, как и я сам.

Он распаковал чемодан, действуя механически, словно живя в полусне. В холодильнике, естественно, оказалось пусто, и он, найдя в буфете пачку черствого печенья, ужинал им, сидя за столом, освещенным дрожащим пламенем свечи. Электричества не было, и поначалу он грешил на старую проводку, но взглянув в окно и увидев яркие огоньки в домах напротив, подумал, что, видимо, что–то случилось с проводкой в самом доме. Но звонить хозяйке, о которой он не знал ничего, кроме имени – миссис Клебберн – и воевать с электричеством в чужом доме у него не было сил.