Распад

– Чем они его накачали? – закричала я во весь голос, когда на том конце абонент наконец-то взял трубку.

Юра ползал по полу в спальне и обшаривал трясущимися руками половик. По подбородку, как у бешеной собаки, бежала слюна, повисая на воротнике криво застегнутой рубашки. Юрина сумка валялась в коридоре, разутые ноги были в грязи. Один-единственный ботинок стоял в задумчивости где-то на середине пути между комнатой и прихожей. Из коридора в гостиную тянулась жидкая дорожка блевотины, смешанной с уличной грязью. Юра громко и прерывисто дышал, иногда заваливался на правый бок и пытался ухватиться за половик, будто по полу было что-то рассыпано. Он поднял на меня воспаленные глаза, и безумная улыбка озарила его лицо:

– Глянь, сколько бабла! – он протянул мне пустую руку, сложенную лодочкой.

– Николай Павлович, – кричала я в трубку, – у него глюки! Он сбрендил! Я убью ее, убью! Убью!

– Вот это ни хера себе, – хохотал Юра, перебирая пустоту, – капустка привалила…

Я швырнула телефон на диван, бросилась к Юре и попыталась поднять его с пола:

– Юрочка, миленький, ну пожалуйста, вставай! Вставай, пожалуйста, Юра.

– Отвали… – зарычал Юра, оттолкнув меня свободной рукой, – все рассыпала…

Я потеряла равновесие и полетела на пол, ударившись головой о ножку дивана. От удара я прикусила губу. Струйка крови побежала по подбородку вниз, алой прожилкой расцвечивая лужицу с грязью и блевотиной.

– Ты же обещал! – кричала я, и из груди у меня вырывался странный звук, похожий на всхлипывание. – Ты обещал!

Телефон вздрогнул и начал нервно жужжать, прыгая по плюшевой поверхности дивана. Я поднялась на ноги и схватила мобильник:

– Николай Павлович, Юрке плохо… Может, скорую вызвать? Он уже полчаса деньги по ковру собирает…

Юра отполз в дальний угол, обессилено лег на пол и заплакал:

– Ты прикинь, – хныкал он, утирая слезы, – полный дом бабок… Ни хера себе!

Я снова бросила телефон на диван, подобралась к Юре и прижалась головой к его груди: сердцебиение было частным, но ровным. Он вцепился мне в волосы рукой:

– Чего лезешь, коза… Отвали, – прошептал он, еле ворочая языком.

– Больно, – пожаловалась я, пытаясь вытащить волосы из крепкой Юриной руки.

Мокрые пальцы разжались, он закрыл глаза и обмяк. Я перевернула его на бок – на тот случай, если стошнит, раздела его до нижнего белья и укрыла пледом.

Потом я хотела застелить диван, но подумала, будет неправильным, что Юра лежит на холодном полу, а я улягусь на диване. Я вытащила из шкафа ватный матрас и легла рядом с Юрой, укрывшись пледом. Тьма соединяла в грубоватую музыку тяжелое человеческое дыхание, скорый ход часов и плач незавернутой воды. Мне вспомнилось, как маленькими мы ложились, обнявшись, на старую бабкину тахту и просто смотрели друг на друга. Окна были распахнуты, по комнате струился полуденный зной, и какое-нибудь заблудившееся насекомое истошно билось о натянутую сетку. Юра затыкал уши и спрашивал: «Дрожит?» «Дрожит…» – говорила я и накрывала Юрины ладони своими ладонями. Юра снова спрашивал: «Опять дрожит?» «Опять…» – говорила я, и Юра прятал русоволосую голову у меня на груди. «Если кто-нибудь из нас будет тонуть – кричала я позднее, уже подростком, прыгая в ледяную озерную воду, – то утащит другого…» «Не-а, – кричал Юрка, – другой его вытащит!»