Стремительно сгущалась холодная ночь. Ветви деревьев под напором сильного ветра гнулись к серой стене дома. Ветки поменьше хлестали в оконный проем, отбивая только им известную дробь. Большие, но ещё редкие капли дождя звонко барабанили по остаткам металлической кровли, ржавые куски которой еще оставались на своем месте. Угрожающе завывая, ветер усиливался. Он словно пытался оторвать от земли небольшое одноэтажное строение. Просторную комнату с ветхим диваном у стены и очень старым креслом в углу, возле окна, стекло и рама в котором отсутствовали, продувало насквозь. Небольшую прихожую без входной двери захлестывало начинающимся ливнем. Серые, обшарпанные и местами поросшие мхом стены освещал, отбрасывая замысловатые тени, небольшой костер, горевший в дальнем от окна углу.
Гремел раскатистый гром. Молнии, ярко вспыхивая, на мгновение освещали сырую землю и дорогу, ведущую мимо окна дома и перегораживаемую закрытым шлагбаумом в виде ржавой, железной трубы. Осенние грозы, хоть и бывали редко в этих краях, бушевали не на шутку, срывая с деревьев последние красно-желтые листья и ломая мелкие ветки.
– Мля, ну и погодка, мать её, – поежившись в прорезиненной плащ-палатке, сказал парень лет тридцати, сидевший в кресле у окна и периодически поглядывавший в чернеющую темноту.
Сверкнула молния, осветив его бледное, худощавое, давно уже не бритое лицо без признаков интеллекта.
– Успокойся, Малой. Достал ты своим нытьем уже. Без тебя тошно, – сдерживая злость, говорил второй, постарше, в таком же одеянии.
– Да я-то что? Это погода всё хуже и хуже становится.
Сплюнув на пол, он поправил капюшон и выглянул в покосившийся проем окна.
– Слышь, любезный, захлопнись, я сказал! – прикрикнул второй, зыркнув черными, как ночь, глазами.
– Чего ты, Череп? Реально же погода мерзкая. Сам посмотри, – обидевшись промямлил Малой и снова высунулся в проем того же окна, хотя что-либо разглядеть в непроглядной тьме было весьма проблематично.
– И что? Когда ты ноешь, тебе теплее становится? Или тебе надо, чтобы я согласился с тобой и мы дружно попричитали? Или поныли над превратностями судьбы? – чуть не кричал уже Череп, отчего его капюшон съехал набок, открывая короткие седые волосы.
Ему самому все это не нравилось. И погода эта действительно мерзкая, и будка, в которую его сослали встречать возможных незваных гостей, и весь этот затухающий мир, бьющийся в предсмертной агонии.
– Да, погода – говно! Доволен!? – разошелся он, не в силах уже сдерживать гнев. – И не маячь в окне! Спалишь нас, падла, и я тебя сам лично пристрелю! Понял меня!?
Малой осел, убрав голову из оконного проема, и затих, насупившись. Он кипел, переполненный злобой, но наезжать на Черепа не осмеливался, ибо было это безумно страшно, а главное – бесполезно. Этот и в правду пристрелит, глазом не моргнет даже. И ничего ему за это не будет. Молот не станет даже наказывать за него, за Малого. И братва не будет за него бузить. А вот если он сейчас шмальнет в Черепа, то его разорвут на части. Молот этого никогда не простит. А пристрелить очень хотелось: Череп его ни во что никогда не ставил и с братвой всегда ржал над ним. А вспоминая, как умер Шмель, Малого вообще передергивало от страха.
– Я же не виноват, что все так получилось, – промямлил он тихонько.
