Энни

Утро не принесло изменений. Мать все еще сердилась на Энни из-за давешнего разговора и поэтому отправила ее скоблить кухонную мебель. Стол, тумбы и шкафы недавно вынесли во внутренний двор, где всегда была тень, прохлада и сырость. А окна кухни выходили в боковой проулок, и Энни с сожалением представляла заливающие помещение солнечные лучи, отражающиеся от заново побеленных стен. Ей же предстояло несколько дней возиться с мебелью: прежде чем возвращать ее в отремонтированную кухню, следовало убрать с дерева старый лак и заново покрыть смоляным настоем. Долгая, нудная и утомительная работа! И зачем только Энни опять завела разговор об отце?

Эти разговоры никогда ни к чему хорошему не приводили. Мать только ругала за проявление интереса к “этому проходимцу” и неизменно наказывала Энни какой-нибудь работой. А заодно и вовсе переставала с ней разговаривать на несколько дней, а то и недель. Пару раз, попав под горячую руку, Энни получала весьма чувствительный шлепок по какому-нибудь месту. Но, несмотря на все это, ничего не могла с собой поделать и снова приставала к матери с теми же вопросами в надежде, что однажды та проговорится.

Единственное, что Энни достоверно знала о своем отце, которого никогда не видела, – он был эльфом. Его заостренные уши Энни видела каждый раз в зеркале. Уши, по ее мнению, не сочетающиеся с круглым, пухловатым, всегда румяным лицом, доставшимся от матери.

Внешность Энни была экзотичной, но в глазах сверстников это не придавало ей шарма, а служило поводом для насмешек. Энни было двадцать восемь лет и всю свою жизнь она прожила вдвоем с мамой в деревне Северное Приречье, которая уже в те времена считалась главной в Саутхэтэрне. Правда, документ, признающий Приречье районным центром, был выпущен намного позже, уже после Эпохи Наместников.

Народ в их деревеньке был высокомерным и до мозга костей правильным. Все здесь жили “как полагается”, а любая “непохожесть” мгновенно становилась предметом пересудов и всеобщего осуждения. Чаще всего “странноватые чужаки” здесь не задерживались.

Но были и такие, кто общественное мнение игнорировал и продолжал жить по-своему. Например, мать Энни, Марианна Хольтман, известная булочница. За ее пирогами приезжали со всего Саутхэтэрна, и в глаза ей никогда не высказывали ничего, кроме похвал кулинарному мастерству. Однако же местные прекрасно знали, что замужем Марианна никогда не была, но зато в одиночестве воспитывала откуда-то взявшуюся дочь, которой, к тому же, дала свою фамилию, чем отсекла возможность посудачить о вероятном отце Энни. Возможно, именно это последнее обстоятельство и возмущало жителей деревни больше всего. На Марианну наклеили ярлык “неправильной”. Так что Энни пришла к выводу, что даже если бы она была пухлой сероглазой блондинкой, как подавляющее большинство жителей Приречья, то полагающаяся ей доля презрения от взрослых и обзывательств от детей за беспутную мамашу всё равно бы ей перепадала.

– Эй, Энн, ты чем опять провинилась? – громкий голос вывел Энни из задумчивости, и она вопросительно уставилась на кудрявую голову своего приятеля Фреда Морфоуста, возникшую над забором.

– Я заходил за тобой, – пояснил Фред, появившись над забором целиком и перевалившись через него во двор. – А твоя мама заорала, что ты наказана и никуда не пойдешь. Ещё и метлой замахнулась! – Фред нервно хихикнул, спрыгнул на землю и подошел к Энни. – А я и не собирался тебя никуда уводить. Но ей разве объяснишь!..