Живой, мертвый, плывущий

В белесом, словно выгоревшая голубая джинса, небе кружится черный полиэтиленовый пакет. То сухо и мертво шелестит, безвольно провиснув, и медленно планирует вдоль каньона, то резко щелкает, враз натянутый до барабанной упругости, и торжествующе взмывает высоко-высоко. А потом, так же резко утратив жизнь, снова опускается нелепой птицей к пустынному шоссе, начало и конец которого расплываются и дрожат в раскаленном мареве. Летит, переворачиваясь, будто пародируя скачущие по равнине клубки перекати-поля. Кажется, еще чуть-чуть, и он коснется щедро припорошенного песком и пылью асфальта. Зашипит и съежится, не выдержав запредельной температуры. Утрачивая форму. Сплавляясь с ним в единое целое. Но всякий раз милосердный порыв ветра подхватывает бродягу в самый последний момент, и все начинается заново.

До тех пор, пока на горизонте не появляются две размытые точки.

Точнее, сначала возникает гул. Звучащий почти слитно рокочущий дуэт. В нем слышится неясная угроза, как в отдаленном раскате грома. Предупреждение. Неотвратимость.

По шоссе несутся бок о бок два железных зверя. Первый приземист, коренаст и неудержим, точно взявший предельный разбег атакующий носорог. Его сверкающая шкура отливает золотом, хромом и матовой чернотой. Второму, некогда темно-зеленому, а ныне почти бурому из-за грязи, пыли и ржавчины, больше всего подходит сравнение с крокодилом. Если, конечно, вы способны представить себе крокодила-гладиатора, ветерана арены, покрытого бесчисленными шрамами и оттого выглядящего еще смертоноснее. Именно он порождает дополнительный поток воздуха, который сбивает черный полиэтиленовый пакет с траектории полета. Миг – и вольный странник распластан по хищной морде зверя, вмят в ржавый частокол его клыков. Пакет отчаянно пытается соскользнуть с нее, вновь обрести свободу, но у бедняги нет шансов. Кажется, одно прикосновение к зверю искажает саму его сущность, даря новый, прежде невозможный смысл существованию. И вот уже он, преображенный, зловеще хлопает на ветру, точно рваное чумное знамя.

Стальные звери неутомимо пожирают пустынное шоссе, миля за милей. Они стремятся на юг и уносят с собой троих: человека, того, кто некогда был человеком, и того, кто им никогда не был.

Индеец совсем молод и очень напуган. Впрочем, у него есть для этого все основания – он лежит, связанный и здорово помятый, под деревом (кажется, это платан; впрочем, один из двух странников слаб в ботанике, а другому на нее плевать). И что совсем скверно – крепкий мужчина лет сорока, пыхтя и ругаясь сквозь зубы, только что вполз на мощную ветвь дерева и теперь прилаживает к ней веревку, оканчивающуюся скользящей петлей. Трое товарищей, вооруженные винтовками, подбадривают его с земли одобрительными выкриками. Время от времени один из них, тот, что помоложе, с огненно-рыжей шевелюрой, отвешивает связанному пленнику доброго пинка под ребра, как бы напоминая о своем присутствии. Хотя забудешь тут…

Первым, с резким визгом покрышек, останавливается мотоцикл. Точнее, трицикл – блестящий, новехонький «харлеевский» Tri Glide Ultra модной расцветки «песочный жемчуг». Рядом с «Доджем», «Фордом» и двумя «Бьюиками» почтенного возраста, на которых приехали сюда линчеватели и их жертва, он выглядит дико. Точь-в‑точь призовой арабский скакун, которого нелегкая занесла на нищее ранчо, в компанию изнуренных работой кляч. Из седла выбирается крепыш лет пятидесяти – невысокий, но длинноногий, что смотрится особенно комично в сочетании с изрядным пузом, растягивающим пижонскую куртку, явно пошитую на заказ. Впрочем, Алехандро – а именно так зовут владельца трицикла – весьма мало волнует впечатление, которое оказывает на окружающих его вид. Стянув с головы шлем, он небрежно вешает его на руль, потом не спеша вытаскивает из нагрудного кармана белоснежный носовой платок и тщательно вытирает лицо и шею. Подумывает, не расчесать ли заодно бороду, но потом решает, что незнакомцы обойдутся. Убрав платок, Алехандро высвобождает из специальных держателей умопомрачительную трость с рукоятью в виде драконьей головы (серебро высшей пробы!) и, небрежно помахивая ею, направляется к дереву и людям возле него. На лице пузатого модника сверкает ослепительная улыбка из тех, что так располагают к себе, но глаза холодны и не упускают не единой мелочи.