Пигмалион. Кандида. Смуглая леди сонетов (сборник)

Жанр: Пьесы и драматургия / Зарубежная драматургия

Автор

Страниц

150

Год

2016

Сборник пьес Бернарда Шоу: "Пигмалион", "Кандида" и "Смуглая леди сонетов"

В издание включены три известные пьесы Бернарда Шоу: "Пигмалион", "Кандида" и "Смуглая леди сонетов". "Пигмалион" (1912) - основан на древнегреческом мифе о скульпторе, превращающем цветочницу в изящную аристократку. Эта пьеса стала основой для множества фильмов и мюзиклов, включая знаменитый "Моя прекрасная леди".

"Кандида" (1895) представляет из себя рассказ о том, что делает мужчину достойным женской любви, в то время как "Смуглая леди сонетов" (1910) - интересная инсценировка скрытого сюжета шекспировских сонетов.

Эти пьесы Шоу вызывают интерес как театральные постановки, так и в кинематографе. "Пигмалион" и по сей день идет на сценах театров всего мира, демонстрируя актуальность и востребованность произведений автора. В 1977 году даже был снят фильм-балет по пьесе "Пигмалион" с участием Елены Максимовой и Михаила Лиепы. Каждая пьеса Шоу, как утверждал сам автор, была как камень, брошенный в окна викторианского благополучия.

Читать бесплатно онлайн Пигмалион. Кандида. Смуглая леди сонетов (сборник) - Бернард Шоу

George Bernard Shaw

PYGMALION

CANDIDA

THE DARK LADY OF THE SONNETS

Печатается с разрешения The Estate of Bernard Shaw c/o The Society of Authors.

* * *

Пигмалион

Роман-фантазия в пяти действиях

1912–1913[1]

Профессор фонетики

Как мы увидим дальше, «Пигмалион» нуждается не в предисловии, а в продолжении, которым я и снабдил пьесу в должном месте.

Англичане не уважают родной язык и упорно не желают учить детей говорить на нем. Написание слов у них столь чудовищно, что человеку не научиться самому произносить их. Ни один англичанин не откроет рта без того, чтобы не вызвать к себе ненависти или презрения у другого англичанина. Немецкий и испанский языки вполне доступны иностранцам, но английский недоступен даже англичанам. Энергичный энтузиаст-фонетист – вот кто требуется сейчас Англии в качестве реформатора, потому-то я и сделал такового главным действующим лицом моей ныне столь популярной пьесы. Герои такого толка, тщетно вопиющие в пустыне, уже случались в последнее время. Когда к концу 1870-х годов я заинтересовался этой темой, прославленный Александр Мелвилл Белл, изобретатель Наглядной Речи, уже давно эмигрировал в Канаду, где сын его изобрел телефон. Но Александр Дж. Элис еще оставался лондонским патриархом, его величественную голову прикрывала неизменная бархатная шапочка, за что он изысканно извинялся перед аудиторией. Он и Тито Пальярдини, еще один ветеран-фонетист, принадлежали к тем людям, к которым невозможно испытывать неприязнь. Генри Суит, тогда еще молодой человек, отнюдь не отличался присущей им мягкостью: к обыкновенным смертным он относился примерно так же снисходительно, как Ибсен или Сэмюэл Батлер. Его талант фонетиста (а на мой взгляд, он лучше их всех знал свое дело) дал бы ему право на высокое официальное признание и, вероятно, возможность популяризировать любимую науку, если бы не его сатанинское презрение к академическим должностным лицам и вообще ко всем тем, кто греческий ставил выше фонетики. В те дни, когда в Южном Кенсингтоне возник Имперский институт и Джозеф Чемберлен расширял пределы империи, я подбил как-то раз одного издателя ежемесячного журнала заказать Суиту статью о значении его науки для Британской империи. Присланная им статья не содержала ничего, кроме издевательских нападок на профессора языка и литературы, чью должность, по мнению Суита, имел право занимать исключительно специалист по фонетике. Статью печатать было невозможно по причине ее пасквильного характера, и ее пришлось вернуть автору, а мне пришлось отказаться от мечты вытащить ее автора на сцену. Когда много лет спустя я встретил его после долгого перерыва, я, к удивлению моему, увидел, что он ухитрился из молодого человека вполне сносной наружности превратить себя (по чистому пренебрежению) в воплощенное отрицание Оксфорда и всех его традиций. Суита, очевидно назло ему, втиснули в должность преподавателя фонетики. Будущее фонетики, возможно, и принадлежит его ученикам – все они молились на него, – но самого учителя ничто не могло примирить с университетом, за который, пользуясь своим святым правом, он тем не менее цеплялся, как самый типичный оксфордец. Смею предположить, что его записки, если он таковые после себя оставил, содержат кое-какие сатиры, которые можно будет опубликовать без особых разрушительных последствий лет этак через пятьдесят. Он, как мне кажется, вовсе не был недоброжелательным, скорее, я бы сказал, наоборот, но просто он не выносил дураков.

Продолжить чтение

Вам может понравиться: