Бог есть

Посвящается моей женщине,

Дарье Микутис. Люблю.

Как поставлю растяжку

из слов!

чтоб каждый и спотыкался,

Я вовсе не балабол

не любитель приёмов грязных.

…

Прометей нам факел вручил

чтоб пергамент освещала лучина,

дар языка потёк

чернилами по нашим жилам.

—

Как я люблю язык!

Невозможно остановиться,

будто математик черчу

в воздухе разные рифмы.

…

И мозг напрягаю свой

что бывает довольно ленивым,

ему бы хлеб и вино

а я скормлю ему новую книгу.

…

Буду беречь язык

как Серафим

у Эдемской стенки,

этот сад уж не запустить

полно у меня удобрений.

—

Поставлю в Сети растяжки

языка ради я партизаню,

не позволю мозгу дремать

пусть нейронами зарастает.

…

Языка интересна изнанка

буду тропы использовать смачные,

я, конечно, не донор

но всем достанется рифмы плазма.

и Тлен пусть трясётся от страха

таламус-то совсем не старый,

Ганг не получит ганглий моих

я с каждым разом пишу филигранней.

Ну и машинерия,

эмергенция клеток нервных.

"Отойди от меня, Сатана!",

властелин я машины времени.

…

Павлин в самом расцвете сил,

хвост яркий подобен вееру.

Воображением шлифую ножи,

в мозгах историй немерено!

—

Сверстники играют в карты,

а я вперился в Леонардо.

Современник давно в арьергарде,

а я Христа пожираю глазами.

…

Исполнен печали,

в раздумьях о чаше.

Он уже видит "Дорогу скорби",

злобу людскую вдыхая.

…

Эх, вот бы сесть за этот стол,

пообщаться с Христом.

Сказать, что Он силён,

сравнить с бледным огнём.

О таком не писал Набоков,

и Горький топтался лишь около.

Я хочу Его похвалить,

достав цветок из своей котомки.

Розу,

конечно же розу.

Сошлась красота и грозность.

Лучшая аллегория!

ибо Бог насылает грозы,

а потом как достанет радугу:

"вишенка на синеватом торте".

—

Что за напасть?!

Свет яркий,

хочется плакать,

чёрт бы побрал катаракту.

…

Шум какой-то в ушах,

будто море ищу в ракушке.

Может рехнулся?

Сошёл с ума?

Пока в деталях картины копался.

…

Люби бог твою маму!

Пётр (кто же ещё?) тычет в апостолов пальцем.

Вино в деревянном стакане.

Кусок лепёшки, какой же румяный…

—

Доигрался,

братцы,

доигрался!

Я, конечно, имажинист,

но не любитель галлюцинаций.

…

Какой каламбур, однако,

Фома, Павел, Пётр,

а сам сел на место Иоанна.

Наконец набрался отваги,

взглянул на Христа прямо,

я ошалел…

Он такой неузнаваемый!

…

Кусок блестящего сахара,

аппетитный до колик,

Его хочется смаковать с чаем.

Не человек, ручей,

ручей из воды хрустальной.

Его речи полны печали,

но Он разливает вино,

ведёт себя как радушный хозяин.

—

И это Бог?

Бог, совершающий самоубийство?

Максимум чая кусок,

что в воде человека решил раствориться.

…

Все гогочут,

Иуда исполнен тревоги,

а Христу хоть бы хны,

Он парирует браваду Петра,

но не так чтобы строго.

…

Смотрю на Христа во все глаза,

что уж там,

во все зенки.

Думаю, что бы сказать,

что попросить для души, для тела.

А Он видит всё, шельмец,

знает, как я обомлел.

"Иоанн, а Иоанн, у тебя ко Мне дело?".

Улыбается так,

будто не крест Его ждёт,

а из пряников терем.

—

Обстановка уж очень домашняя,

и не назвать Иуду предателем.

Он, наверное, одурел от счастья,

руку Богу жать дано не каждому.

…

Сижу в кругу лучистых друзей,

а замыкает круг Отец,

мне просить уже нечего,

решаю толкнуть нелепую речь.

…

Да мне, Господи, ничего не надо,

я многое понял, правда,

Ты такой сладкий, как сахар,

постараюсь не разбавлять водой грязной.

…

Тут здорово, тут приятно,

всегда можно с Тобой покалякать.