Лена мечтала об отце. О настоящем отце. Защитнике и друге. Вообще-то, у нее был папа, но какой-то слишком обыденный, как у всех в станице: работал от зари до зари, пил водку, буянил и курил зловонный «Беломорканал». Однажды, когда он пришел пьяный, и оскорбления с матом обрушились на девочку снежной лавиной, раздавили, выдавили дыхание, она мысленно увидела его, настоящего. Сначала лишь ощутила теплоту его присутствия, а потом увидела, как он, большой и сильный, подошел к ней, поднял, улыбнулся и ласково сказал: «Спокойно! Учись держать удар!» Сказал и исчез, а она поняла: этого, живущего рядом, пьяного, можно слушать и не слышать, и не стоит плакать.
Жили они в станице, что раскинулась вдоль правого берега Подкумка. Предгорье Кавказа – волшебное место, лечебное, окутанное мифами и легендами. Обычно оно весело купается в лучах февральского солнца, а сейчас затянулось снеговыми тучами, и равнина реки стала серой, погрузилась в морозную дымку, Полуденная слякоть превратилась в каток. Просто невозможно идти!
Матерясь и качаясь, то ли от ветра, то ли от хмеля, Иван, отец Лены, поднимался с земли уже который раз и снова падал, теряя и находя шапку из кроличьего меха, кутаясь в легкое демисезонное пальто. Чуть-чуть перебрал: заказчик попался шибко щедрый, да и ребята постарались. Ремонт дома сделали быстро и хорошо. Повеселились. Иван хохотнул, вспомнив анекдот про тещу, поскользнулся и опять растянулся, больно ударившись локтем. Упал, колени поджал, будто спрятался от стылого, пронизывающего ветра. Холодно, но вставать не хотелось так же, как и тогда, в сорок первом. Он закрыл глаза и увидел себя.
Ему одиннадцать. Идет война. Мать пластом лежит который день, встать не может из-за обострившегося ревматизма, младшие сестренки с братом, укутавшись, рядом плачут, есть просят. Вот и пошел он, в декабре, в стужу, к деду на хутор, за зерном и салом. Один! Тридцать километров пешком в степи по морозу! Когда он, еле передвигая ногами, уже под вечер упал на крыльце, как куль, завернутый в материнскую шаль, и лежал не в силах постучать в дверь, его спас дед. Он вышел случайно за дровами, увидел припорошенного снегом ребенка, втащил в дом, раздел и давай растирать всего самогоном. Тер, ворчал, ворочал его, как бесчувственное бревно. А Ваня и вправду так замерз, что двигались только глаза. А потом дед заставил сделать несколько глотков самогона. По телу, будто жар. разлился, наполняя жизнью каждую клеточку. Ощущение тепла, блаженства охватило Ивана и осталось навсегда в сознании, подкрепляясь опять и опять.
Иван сладко чмокнул полными губами, будто проглотил спасительный напиток, но тепла не ощутил. Открыл глаза. Холодно. Надо встать и идти домой. Встал.
Третий десяток мирной жизни идет. Давно отгремела война, но ничто с земли не исчезает без крепкой связи с тем, что появится вслед.
Выросло новое здоровое поколение, не знающее голода и бомбежек, целеустремленное и сильное духом, как и отцы. Но следы войны грязными пятнами и кровавыми шрамами напоминают о себе. Пороки войны не исчезли, они возникали, проявлялись, управляли людьми и направляли их. Поколение сирот, выросшее вопреки разрушению, смерти, восстанавливало страну, растило своих детей, как могло, как научила улица.
