Когда распахиваются крылья

Серая высохшая перекладина на деревянной лестнице тоскливо заскрипела под моим весом, как старичок, в порыве страстных чувств поднимающий на руки свою древнюю супругу. Насторожившись, я слез с перекладины на пол и задумался. Рыжая корова Марта, проводив мою ногу умным взглядом, коротко взмыкнула: мол, быстрее, я есть хочу. Я посмотрел на Марту, потом на деревянную лестницу, на первый взгляд кажущуюся надёжной. Осторожно потрогал перекладины, всем весом надавил на них. Те вроде скрипнули, но как-то неуверенно, слабо.

– Вася, ты там где? – со двора раздался голос мамы. – Быстрее, надо ещё баню затопить.

«Ладно, – наконец решился я, – дальше пола все равно не упаду». Хотя и на пол хлева, покрытый тонким слоем навоза, падать не очень хотелось. Я взялся руками за верхнюю перекладину, осторожно поднял ноги одну за другой на нижнюю. Там, наверху, был сенник, в котором к середине весны ещё осталось немного сена – как раз для того, чтобы Марта, её дочь Майка и ещё пара овечек не голодая дожили до лета. В углу, чуть-чуть выступая, торчал черенок от вил. Я залез ногами сразу на третью перекладину – оттуда легче всего было спустить вилами копну сена прямо в кормушку Марте. Я потянулся за вилами, и тут старое дерево совсем уж грустно затрещало. «Абзац!..», – успело промелькнуть у меня в голове, когда перекладина под ногами сломалась. Потеряв равновесие, я инстинктивно ухватился за вилы, но они оказались не закреплены. С душераздирающим криком я полетел с лестницы, отчаянно размахивая руками, прямо в кормушку, за мной – вилы, кувыркнувшись в воздухе и отправившись вниз острым концом вперёд, за ними – до истерики перепуганная курица, которая, видимо, решила, что на вилах самое удобное место для того, чтобы снести яйцо. Черканув макушкой головы по деревянной стенке, я опрокинулся на спину (хорошо, что в кормушке на дне было чуть-чуть высохшей травы), в паре-тройке сантиметров от моего лица, приземлились, воткнувшись колом, вилы, на нос, истошно вереща, шлёпнулась курица, а за ней, громко хрустнув, яйцо, растекаясь по лицу противной тёплой лужей. Рыжая Марта снова взмыкнула, губами подобрала с пола упавшую небольшую копну и меланхолично зажевала.

Выпучив глаза и забыв, как дышать, я лежал в кормушке, чувствуя, как по лицу топчется, царапая кожу и размазывая желток, истеричная птица. Наконец сообразив, что выйти из этой ситуации можно только вверх, она, громко кудахча, взмахнула крыльями, взлетела на бортик кормушки и, снова заверещав, свалилась на пол и вылетела во двор.

Я скосил глаза на вилы. Они вошли на дно кормушки почти на сантиметр. Красочно представив, как эти вилы вместо курицы приземляются мне на лицо, я все же сумел кое-как выдохнуть. В голову стрельнуло болью, и это заставило меня очнуться. Я с омерзеньем протёр лоб, только ещё больше размазав яйцо, осторожно встал, вылез из кормушки и ощупал голову – крови не было, только большой синяк. Облегчённо вздохнув и подумав, что в этот раз не так уж все и плохо, я перешагнул порог хлева и взвыл от боли, мгновенно вспыхнувшей в ступне и, как молния, дошедшей до самого мозга. Диким взглядом я посмотрел вниз и через несколько долгих мгновений понял, в чём дело. Кто-то (и я даже знал, кто) играя, свалил несколько досок, которыми мы топили баню, на землю рядом с хлевом. Я, кажется, даже краем глаза увидел их, когда шёл накладывать корове сено, но не обратил внимания. В одной из досок приветливо торчал длинный рыжий гвоздь, блестящий моей кровью на макушке.