Память ангелов (сборник)

Всё! Есть! Я сделал их!

Падаю в мягкое кресло, откидываю голову на высокий подголовник. Дома тепло и спокойно, на плечах большое любимое полотенце, еще влажная от душа спина ощущает холодок старого велюра. Выдергиваю пробку, наливаю в рюмку любимый коньяк.

Оп его залпом! Не терплю всех этих западных прибамбасов с нюханьем и цедилкой сквозь зубы.

Лимошка, хорошо-то как!

Я вставил этот спортивный «Понтиак» надутым московским лошкам! Придурки! Почти шесть литров движок! Пускай теперь прокормят эту корову! Сорок восемь тысяч «зеленью»! Каково! Получил, добрался до дома, жив, здоров, не верится даже! В сухом остатке двадцать пять штук, ну, чуток меньше! Но каково!

Ну, ещё разок! Опа! И опять лимончик следом. Лепота!

Семья приедет завтра. Они у матери. Возможно я переосторожничал, когда сообщал по телефону, что приеду позже, но, бережённого Бог бережёт, сколько нашего брата сгинуло на просторах милой Родины.

Ну, третью, опа! Голова приятно тяжелеет.

Жму кнопочку пульта, звук, изображение, «Новости»? Ну и чёрт с ними, пусть «Новости».

Хе, вот и президент родимый нарисовался. Цветочки к памятнику возлагает.

Добавил звук, наливаю ещё рюмашку, хмель берёт слабо, так всегда после перегона.

Диктор, слегка проглатывая слова, поясняет, что главы двух государств, возложили венки к могиле героев революции 1956 года.

Это он в Венгрии? Цветочки на могилу «героев»? Вот знал, что не надо «Новости» смотреть!

Я грязно ругаюсь. И совесть есть у них? Настроение портят! Герои? Да.

Иду на кухню, закуриваю, пить больше не хочется, комкаю сигарету и ложусь спать.

Сплошная темнота глубокого сна нарушается спокойным светом, он струится сверху, он тёплый, ласкает лицо.

Низкий, уверенный мужской баритон: «Я расскажу тебе, как всё было. Во сне, твоём сне это произойдёт с тобой, меня уже нет, а мёртвые не лгут».

Я хочу проснуться, пытаюсь встать, встаю, включаю ночник на знакомом месте, шлёпаю босыми детскими(?) ножками на холодный пол, Господи – это не моя комната. Но почему-то знаю, что я в Венгрии и идёт 1956 год. Оглядываюсь.

Большая уютная комната, высокие потолки с лепниной – белые ангелочки, просторная кровать, никелированные спинки, пуховая подушка. На соседней, почти такой же постели, спит мой младший братишка. Тепло и уютно. Вдруг мелко задрожала массивная люстра, оставшаяся от предыдущих жильцов, и бабахнуло так, что заложило уши. Застучали автоматные очереди и следом хлёсткие винтовочные выстрелы. Проснулся и захныкал в своей кровати братик, я подбежал к нему, сел на край постели, прижал к себе его белобрысую головку. В комнату влетел отец – бледный, но уверенный: «Быстро одевайтесь».

Мой папа – подполковник, у него почти двадцать медалей и орденов за войну с немецкими фашистами, а на спине и груди огромные шрамы. И ещё один – длинный и извилистый от виска к подбородку. Мы живём в Венгрии, где служит отец.

Оделись моментально и уже спускаемся по парадной лестнице вниз, на первом этаже распахнулась входная дверь, в проёме толстый нелепый человечек с автоматом и повязкой на руке. Толстяк вскидывает автомат, но выстрелить не успевает – папа ногой выбивает оружие, хватает его за голову, выворачивает её в сторону и очень плавно проводит рукой по горлу.

«Шушера мадьярская!» – сквозь зубы бросает отец.