Холодный Дом

Бабушка сидела в кресле-качалке и курила трубку. Причмокивая, короткими вдохами она поглощала дым, на несколько секунд задерживала его в лёгких, затем медленно выпускала с десяток огромных колец. Бабушка была закутана в толстый плед, из-под которого виднелись лишь костлявые руки, испещрённые венами, и седая голова. В моменты, когда Бабушка не курила, её сухое, как пустыня, лицо было неподвижно, а глаза открывались лишь для того, чтобы наблюдать, как умирают, растворяясь в воздухе, кольца, сотканные из дыма. Прислонённое спинкой к стене кресло-качалка уже давно не могло качаться. Оно, пожалуй, было такое же старое, как и бабушка, и такое же монументально неподвижное. Бабушка почти вросла в это кресло, а кресло почти вросло в стену – и вместе они терпеливо ожидали конца времён, когда смогут спокойно разложиться на плесень и прах.

Ольга зашла в комнату как раз в тот момент, когда Бабушка выпустила очень большое кольцо дыма. Оно медленно поднималось вверх, пока не достигло подвесной люстры, где и было распорото на части хрустальными подвесками.

– Доброе утро, Бабушка, – Ольга подскочила к старушке и клюнула её в щёку.

– Доброго утра, – Бабушка, словно самый искусный чревовещатель, говорила не шевеля губами.

– Холодно, – поёжилась Ольга и подошла к градуснику. – Девять градусов! Всё холоднее и холоднее. Когда же починят отопление. Ох, проклятая старая развалина, – Ольга занесла ногу, чтобы пнуть стену, но передумала.

– Не ругайся на дом, – назидательно пробурчала Бабушка, – он не виноват, что в нём живут нерадивые люди.

Ольга, проигнорировав слова Бабушки, продолжала смотреть на градусник, будто от её взгляда упрямая полоска ртути могла приподняться.

– Так жить нельзя, – сетовала Ольга.

– Нельзя, но вот, живут, – раздался в ответ, как всегда, спокойный голос Бабушки. – Беспечность и безответственность – бич нашего Дома.

– Мы же замёрзнем вконец!

– Замёрзнем, – подтвердила Бабушка и шумно выпустила дым из плена своих лёгких.

Ольга отмахнулась от надвигающегося на неё кольца дыма.

– Такое хорошее было, – проскрипела Бабушка.

– Ну что за привычка дымить на других.

– Ничего, ничего. Дым от микробов спасает.

– Байки! Ни от чего он не спасает!

– Мне-то лучше знать, видишь сколько прожила-то уже без ваших микробов, а мне ведь уже… А сколько мне? – старушка открыла глаза и задумчиво уставилась в стену, словно искала заветное число, которое должно было бы обозначать её возраст.

Дверь со скрипом открылась и в комнату, потирая глаза, вошёл Иван Мусоргский, которого обычно называли Старший Иван, а то и просто – Старший, потому что был ещё и Иван Младший – старший сын Старшего Ивана.

– Какая же холодрыга! Спать в шапке приходится.

– Холод не мешает тебе разгуливать по дому в одних трусах, – раздался из-за его спины голос Анны Фёдоровны. – Сколько можно? Не один живёшь! Куда ты прёшь, что тебе у Бабушки понадобилось.

– Ой, замолчи ты, карга! С самого утра мне нервы начинаешь морочить. Температуру хочу посмотреть. Я ж не виноват, что во всём доме один градусник. Оля, здравствуй, Олечка, ты Саныча не видела?

– Спит он, – вместо Ольги ответила Анна Фёдоровна, грозно дирижирую половником, – после вашей попойки. Даже не думай будить. Нечем у него опохмелиться. Всё попрятала.