Дневник Большого Медведя

Чувствую себя прекрасно. На завтрак – молочная рисовая каша с маслом посерёдке и кусочек колбасы с чёрным хлебом. На обед – жирная солянка, котлеты на пару с пюре, компот. Жду ужин.

Дали толстенные тетради, чтобы мы записывали о самочувствии.

Встал раньше всех. Олег храпит, как паровоз, в углу комнаты. Слева от меня лежит Иван Иваныч, ему около 82 лет, выглядит прекрасно. Вот бы и мне такую старость. Около двери – Павел, незаметный, тихий.

С улицы слышны жёсткие шорканья метлы об асфальт. В коридоре легко перебегают медсёстры: наверное, опять кому-то нехорошо.

Жаль, что здесь запрещают читать. Я уже два месяца как не брал книгу в руки: чувствую себя выброшенным в лужу бревном. Здесь вообще мало что разрешают: есть, спать, изредка мыться, сообщать врачу о самочувствии, но ни в коем случае не разговаривать с ним на посторонние темы, прогуливаться лишь по коридору, но не на улице. Да и негде тут ходить: два огромных здания, между которыми проложена дорожка, где сейчас метут, огорожены забором. Единственный вход – железные ворота, не видные из моего окна. У меня: забор и снежный пустырь.

На завтрак – макароны с сыром и кусочек чёрного хлеба с колбасой.

На 5 этаже, куда меня положили, живут пожилые люди. Всего 6 палат по 4 человека. Слышал, что ниже лежат больные. Сколько их – не знаю. Выше, как мне говорили, – наркоманы, но я не очень этому верю.

На обед – борщ, красная рыба с рисом, компот.

На ужин – кефир, булочка с сахаром, яблоко.

Чувствую себя хорошо.

Чтобы мы не сошли с ума окончательно, нам дали эти тетради. Почти месяц прошёл с тех пор, как нас привезли сюда. И мы, старики, уже обо всём переговорили, потому что кто знает, когда двинешь кони. Выложили, как есть на духу.

Я после восьми классов ушёл в техникум, потом работал в газетном киоске, изредка подрабатывал сантехником, однажды даже был поломойкой. Перед тем, как попасть сюда, вышел на пенсию, но насладиться ей особо не успел. Там остались жена, сын и внучка. Первое время они точно проживут: в шкафу, у задней стенки, я оставил кое-какие сбережения. А потом, может, всё-таки им будут выплачивать на меня пособие. Хотя вряд ли.

На завтрак – манная каша с комочками, кусочек чёрного хлеба с сыром.

Павел скончался.

На обед – суп и второе. Не ел.

На ужин – взял только яблоко.

Чувствую себя прекрасно. На завтрак – яичница, кусочек копчёного мяса с чёрным хлебом. На обед – куриный суп, «ёжики» с макаронами, компот.

Кровать Павла убрали и поставили новую, застелили гадко пахнущими простынями. Медсестра ничего не сказала.

На пустыре сегодня ярко светится снег. Даже находясь наверху, чувствую боль в глазах. На секунду открываю окно, чтобы никто не заметил. Воздух холодноватый, приятный. Чаще и чаще мимо пролетают птицы.

На ужин – кефир, рогалик с варёной сгущёнкой, яблоко.

Завтра должен прийти врач.

Врач посмотрел наши записи. Когда читал мои, почему-то смеялся. Пощупал живот, подвигал моими конечностями, померил температуру и что-то чиркнул себе в блокнот. Посмотрел остальных и молча ушёл.

Олег считает, что нас тут собрали, чтобы отправить в концентрационный лагерь нового поколения. Я и Иван Иваныч с ним не согласны. Думаю, что эти корпуса построили специально для таких, как мы. Вот только каких «таких»? Это отдалённое и пустое место намеренно отвели для застройки. Зачем? Иван Иваныч сказал, что это, мол, в действии новая программа нового государства. Почему-то это кажется мне лишённым смысла. Поддержание здоровья у слабого населения? Слишком утопично. И потом, насколько я понял, здесь лежат люди, готовые отойти в мир иной в любую минуту. Правда, я себя не считаю больным или чрезмерно старым. К чему государству, разваливающемуся на части, обеспечивать сверхклассной медицинской помощью людей, дышащих на ладан? Загадка.