Нулевой свидетель

Запах ударил в ноздри первым, едва Сергей Перепелкин переступил порог роскошного кабинета в центре Москвы. Сладковатый, медный, с примесью чего-то едкого – дезинфектора или медицинского спирта. Он видел всякое за два года в органах, но это… это было другим. Это было тихим, почти стерильным кошмаром.

Воздух был густым и неподвижным. Горит только одна настольная лампа, отбрасывая желтый, театральный свет на кресло за массивным дубовым столом. В кресле, в позе внимательного слушателя, сидел хозяин кабинета – доктор медицинских наук, известный психоаналитик Аркадий Верга.

Его лицо было искажено не болью, а какой-то застывшей, карикатурной маской интереса. Веки были оттянуты и зафиксированы маленькими, блестящими стальными зажимами, не позволяющими сомкнуть их даже в смерти. Широко раскрытые, уже помутневшие глаза смотрели в пустоту с выражением леденящего душу прозрения. Рот был растянут в жуткой, беззвучной ухмылке хирургическим роторасширителем. Из уголков губ вытекала струйка запекшейся крови, медленно окрашивая белоснежный халат в багровый цвет. На шее, чуть выше ворота, виднелись точечные кровоизлияния – следы то ли странгуляции, то ли болевого шока.

Сергей отвел взгляд, чувствуя, как подкашиваются ноги. Его взгляд упал на стол. Рядом с лампой стоял старый диктофон. Кнопка «продолжить» была аккуратно помечена одним мазком – каплей темной, почти черной крови, как будто невидимый режиссер этой пьесы указал: «Включи меня. Узнай правду».

Руки в нитриловых перчатках дрожали. Он сделал глубокий вдох, пахнущий смертью и антисептиком, и нажал кнопку.

Сначала – тишина, прерываемая лишь шипением ленты. Потом – ровный, спокойный, механически искаженный голос, лишенный пола и возраста. В нем не было ни злобы, ни торжества. Только холодная, безличная констатация.

«…и ты окончательно признаешь, что твоя профессиональная гордыня, твое циничное стремление к "интересному" клиническому случаю стоило жизни молодому человеку по имени Дмитрий Сорокин? Что ты сознательно оставил его без помощи, посчитав его суицидальные тенденции банальными и не стоящими твоего драгоценного времени?»

Голос доктора Верги, прерывистый, полный слез, ужаса и физической боли: «Да… да, признаю… Боже, я… я не думал… он действительно… прости…»

«Диагноз "Ложь и Гордыня" подтвержден. Процедура очищения начинается».

Раздался приглушенный, влажный звук, похожий на разрывание плоти. Потом – клокотание, судорожные, захлебывающиеся всхлипы. И наконец – тишина. Абсолютная.

Сергей выскочил из кабинета, едва успев добежать до туалета. Его вырвало прямо в раковину. Дежурный врач, стоявший в коридоре и говоривший по телефону, был бледен как полотно. Он опустил трубку.

«Нашли его три часа назад. Уборщица. Вызывайте… вызывайте Громова. Говорят, только он может понять таких, как этот».

Сергей, опираясь о косяк двери, лишь кивнул, глядя в стену. Он понял только одно: тот, кто это сделал, не был маньяком в привычном смысле. Он был чем-то иным. Хирургом от морали. Патологоанатомом душ. И это пугало куда больше.

Кабинет майора Громова был местом, где время текло иначе, а воздух был густым от непроговоренных мыслей и распавшихся судеб. Здесь не пахло кофе и свежей бумагой, как в других отделах. Здесь пахло старой пылью с архивных дел, грифелем с досок и тишиной, которая была громче любого крика.