Изюминка

Стоял Элиот. Вокруг и внутри него было пусто. По свисающему ламбрекену полз паук: он едва перебирал лапками, потому что недавно его пытались умертвить.

– Паук не к деньгам, а к грязи, – раздраженно говорил Элиот, – Где–то есть трещина и они оттуда выползают. Через такую щель скоро и крысы побегут. Они, скажешь, тоже к богатству?

Элиот много и нервно курил. Он приобрел себе элитный портсигар с гравировкой: «Memento mori». Перед каждой затяжкой он ритуально поглаживал рельефные буквы – это успокаивало его.

– Мог бы позвать ее на именины, – выдержав паузу, ответила Берта, – Каждый дурак в деревне давно травит про вас байки. Иногда стоит прислушаться к людской фантазии – пара из вас была бы, что надо.

– Пошла ты к черту, толстая Берта, – пренебрежительно кинул тот, – Она одна стала причиной этих слухов – только потому, что распускала их. Разве я хоть одной своей частицей давал ей повод любить себя? – он погладил рельеф на портсигаре.

– Одно лишь то, что ты с такой ненавистью отзываешься о ней, говорит о твоей страсти. Если бы дышал ровно – лишь усмехнулся бы ее напористости, – Берта полоскала белье в тазу, периодически вынимала его и, прищуриваясь, рассматривала, достаточно ли вычистила имеющиеся на нем пятна.

Элиот сел в кресло.

– Чушь. Я влюблен в Софи, красотку с невообразимым наследством. О, у нее столько величия и богатства, что я готов до конца жизни целовать ее розовые пяточки.

– Ты готов целовать пятки одной даме – значит, способен проделать это и с другой. Сам знаешь, между женщинами разница невелика, когда к ним нет истинной любви. Хотя к Грейси у тебя очевидная ненависть – а, значит, страсть. Следовательно, невольно выбирая между Софи и Грейси, ты уже выбрал последнюю.

– Умеешь перевирать факты. Ты постоянно искажаешь обстоятельства в угоду своему веселью.

– А что ты мне скажешь в случае, если я к тому же еще и пригласила Грейс поужинать с нами?

Глаза Элиота наполнились такой яростью, что свет в комнате стал для него болезненно ярким, как для собаки, заболевшей бешенством. Мужчина швырнул в Берту увесистой книгой: это был томик Байрона.

Прислуга, отшучиваясь, продолжила:

–Никому из вас этот ужин не повредит. Подумаешь, съедите вместе по кусочку индейки… Разве кто–то от этого умирал?

– Разве что тот, кто давился этой индейкой. И еще прислуга, сующая нос не в свое дело: она если не умрет, то точно пострадает из–за подобной вольности. Я поколочу тебя, так и знай.

В глазах Берты читались хитрость и лукавство. Она вытерла мокрые руки о передник и подошла к Элиоту.

–Сынок, ты же знаешь, что я никогда не сделаю тебе хуже. Обещаю, что если симпатия с твоей стороны не появится, я лично буду гнать эту девицу взашей, завидев за милю отсюда.

–Хорошо, такой расклад меня устраивает. У меня никогда не было сил бороться с твоим нездоровым энтузиазмом к построению моей личной жизни… Но, Господи, Берта, почему именно эта пиявка Грейси?! Я не обещаю, что выдержу хотя бы десять минут с ней. Ее общество…

– Заставляет нервничать? Вызывает смущение?

– Ни то, ни другое, – торопливо продолжил Элиот, – Просто мне хочется бежать от нее на самый край света…

– Может, вы хотели сказать, что ради нее отправились бы даже на край света? Я так, уточняю.

– Довольно, Берта. На сегодня хватит с тебя разговоров. Ужин сам себя не приготовит – а мне будет неловко, если стол не будет ломиться от яств. Чем же, как не едой, я скрашу этот бренный вечер?!