Машка больше не обманщица

Утро в Машкиной комнате начиналось, как обычно, – с солнечных пятен на стенах и тихого сопения Пуговки. Лучи солнца проникали сквозь занавески, ложились на подоконник и медленно сползали на пол, где уже раскинулись карандаши всех цветов радуги. Один из них, зелёный, как огурец, перекатился к ножке кровати и застрял под тапком. Машка потянулась, зевнула, и, щурясь, посмотрела на эту разноцветную россыпь.

– Вот оно какое, утро художницы, – сказала она себе с важным видом и села прямо посреди кровати, как маленькая королева на троне.

На столе стоял стакан с водой – почти прозрачной, только с лёгким мутным оттенком от того, что вчера Машка промывала в нём кисточку. Рядом лежали её фломастеры, и все они были на своих местах, кроме синего, который Пуговка утащил ночью, решив, что это жевательная игрушка.

– Пуговка, верни фломастер, – строго сказала Машка, глядя на него.

Пуговка поднял голову, глянул круглыми глазами и виновато икнул. Фломастер валялся рядом с его подстилкой, погрызенный на краю.

– Вот вредина, – вздохнула Машка, забрала добычу и села за стол. – Сегодня мы нарисуем красоту!

Она уже видела в воображении будущий рисунок – яркий, с множеством деталей, такой, чтобы мама ахнула. Мама ведь всегда говорила: «Машенька, у тебя золотые руки!» И от этих слов у девочки внутри расцветали маленькие фонарики.

Бумага была белая и гладкая, словно лист свежего снега. Машка открыла коробку с карандашами, вдохнула их аромат – немного древесный, немного пыльный, но почему-то очень уютный.

– Так, – сказала она. – Сначала – небо.

Она уверенно провела голубой линией, потом добавила облачка, солнце, домик, себя в красном платье и маму рядом, улыбающуюся. Потом, конечно, Пуговку, без него никак. У него вышли слишком короткие лапы, зато хвост – просто замечательный, в три завитка.

– Ну вот, – Машка довольно кивнула. – Красота!

Она немного отодвинулась, полюбовалась и решила добавить цветы. И тут всё пошло наперекосяк.

Она потянулась за фломастером, но рукав задел стакан с водой. Тот опрокинулся, вода с шумом пролилась на лист, и цвета – голубой, красный, жёлтый – смешались в серую жижу.

– Нет! – вскрикнула Машка.

Она схватила салфетку, стала вытирать, но бумага размокла и рванулась прямо посередине – как будто сердце у рисунка треснуло.

На секунду комната замерла. Даже Пуговка поднял морду и тихо пискнул.

– Всё, – выдохнула Машка, глядя на мокрый, порванный лист. – Всё пропало.

Она смотрела на свою испорченную работу, и сердце у неё стучало где-то в горле. Её будто кто-то ущипнул изнутри. Мама же ждала этот рисунок, она хотела повесить его на холодильник, рядом с другими. А теперь… теперь ничего не осталось.

Машка закусила губу. Слёзы подступили, но она упрямо моргнула. Нет, плакать нельзя. Надо что-то придумать.

И вдруг мысль сама вспыхнула – быстрая, как спичка: А если сказать, что это не я?

Она покосилась на Пуговку. Тот сидел, слегка наклонив голову, будто ожидал, что от него что-то потребуется.

– Ага, – шепнула Машка. – Скажу, что ты! Ты – шалунишка, прыгнул на стол и порвал. Всё честно, я просто спасала рисунок.

Пуговка моргнул.

– Не смотри на меня так, – сказала Машка, чувствуя, как щёки горячо вспыхнули. – Это ведь не совсем ложь… просто… ну, не вся правда.