Битва при Бунъэй

Пролог

На далёком севере Японии, там, где горы сжимают вас в цепкие объятия, а ветер поёт в соснах древнюю песню, спряталась маленькая деревня, почти забытая миром.

Полгода здесь лежит снег, мягкий и бесконечный, укрывая кривые крыши и узкие улочки, заглушая звуки жизни, пока не останется лишь безмолвие – тишина столь глубокая, что кажется, будто само время затаило дыхание.

Дома здесь старые, чёрные от бессчётных зим. Их окна тускло светятся янтарным обещанием тепла – зыбкого, как дым из труб, тянущийся в блеклое небо тонкими, надеждами сотканными нитями. Люди движутся медленно, укутанные в слои многослойной, заштопанной одежды, на лицах – спокойная обречённость тех, кто давно разучился ждать чудес, но всё ещё умеет терпеть.

В этой земле живёт печаль. Глубокая, древняя, как сами горы и широкая как снежные поля. Не резкая боль утраты, а тягучая тоска, оставшаяся после всего мира – тоска всего человечества, вплетённая в будни. Она живёт в пустых полях, в молчащих храмах, в детском смехе, который не никогда не достигает небес.

И всё же в этой бедности, в этой тишине существует нечто похожее на мир. Деревня живёт, как жила всегда: переживает вьюги, голод, годы, которые капают, как талая вода с крыши. А когда зимним вечером начинает падать снег – превращая мир в серебряный покой – всё это становится почти прекрасным: грусть, безмолвие, крошечные огоньки, не теряющие отваги даже во тьме.

…Но именно в эту тихую, по-самурайски тоскливую хрупкость бытья вот-вот обрушится буря – буря бюрократического безумия и почти международной авантюры.

Глава первая

В этой глухой, обветшалой до мозга костей деревушке Хигасикyма, где зима была теплее, чем приём, оказываемый чужакам, здание муниципалитета возвышалось как памятник одновременно архитектурному и нравственному разложению.

Линолеум по краям скукожился, словно засыхающий лист, батареи шипели с бессильной яростью тысяч бюрократов, а единственное, что здесь когда-либо шло по расписанию – это часы. Но и те, разумеется, были сломаны.

В самом сердце этого чиновничьего мавзолея восседала новая секретарша – выглядевшая настолько не к месту, что местные бабки быстро окрестили её «Мисс Токио» – словно родом она была не из мегаполиса, а из инфекционного отделения. Высокая, красивая, с тем изящным холодным достоинством, какое бывает только у женщин, для которых теплые батареи и обувь без дыр – вещи само собой разумеющиеся. Её длинные, грациозные ноги с математической точностью были закиданы на стопку неразобранных – и весьма подозрительных – муниципальных отчётов. Звали её Аюми Сато, и в данный момент она лениво развалилась в потрёпанном офисном кресле, в ушах – наушники, на лице – буддийское равнодушие, а в руках – пилочка для ногтей, которой она делала педикюр под ритмы Left Out in the Cold группы Sparks.

Единственные признаки жизни в этом учреждении подавленного безразличия – это вконец отчаявшееся комнатное растение, и бухгалтерские отчеты, у которых, в отличие от растения, надежд не было с самого начала.

Хрупкое спокойствие этой почти спа-процедуры разрушилось, но не от привычного храпа мэра Кацуxиро, регулярно доносящегося из глубин его чиновничьей берлоги, и не от жалобного мяуканья полуголодного муниципального кота, а от взрывоподобного появления господина Хироси Танаки – муниципального бухгалтера, а куда более важно – тестя мэра, хоть и в маразме, но столь же незаменимого, как код замка на муниципальном сейфе.