Код забвения

Дождь стучал по подоконнику его кабинета монотонным, убаюкивающим ритмом. За стеклом, заляпанным каплями, неясными пятнами светились огни ночного города, размытые и призрачные, как невоплощённые идеи. Артём откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и погрузился в ту тишину, что царила у него в голове. Не абсолютную, не глухую, а чистую, ясную, словно горное озеро после бури. В этой тишине не было места навязчивым мелодиям, обрывкам вчерашних разговоров, терзающим сомнениям или тупой, ноющей боли старых обид. Была только лёгкость. Лёгкость пустоты.

Именно так он и назвал свой проект – «Лотос». Цветок, рождающийся из грязи, но остающийся чистым и нетронутым. Алгоритм, который позволял сознанию отрешиться от мути, оставляя лишь кристально ясную воду настоящего момента.

Он потянулся к клавиатуре, и его пальцы привычно легли на тёплый пластик. На мониторе застыли строки кода – не просто инструкции для машины, а настоящая поэма, симфония логики. Он перечитывал их с чувством, близким к отцовской гордости. Каждая функция, каждый цикл, каждый условный оператор был выверен, отполирован и наделён смыслом. Это была не просто программа для фильтрации памяти; это был инструмент для хирургического вмешательства в душу. Инструмент, способный вырезать раковую опухоль психологической травмы, не задевая здоровые ткани.

«Лотос» не стирал память полностью. Он был тоньше. Он работал с нейронными путями, ослабляя синаптические связи, связанные с конкретным негативным переживанием. Воспоминание не исчезало, оно теряло свою эмоциональную окраску, свою власть над человеком. Оно превращалось из жгучего стыда, леденящего ужаса или всепоглощающей печали в сухую, безжизненную фактологическую справку. «Да, такое событие имело место». И всё. Ни слёз, ни спазмов в горле, ни сжимающегося от боли сердца.

Тестовый период на добровольцах, страдавших от посттравматического синдрома, дал ошеломляющие результаты. Ветераны, заново учившиеся спать без кошмаров; жертвы катастроф, которые могли без дрожи вспоминать случившееся; люди, пережившие тяжёлые расставания, и наконец обретавшие покой. Отзывы были восторженными, почти молитвенными. Артём чувствовал себя демиургом, титаном, дарующим людям вторую жизнь. Он паял их сломанные души припоем из чистого разума.

Глухой вибрацией прозвучал сигнал на его личном устройстве. Не рабочем, а том, что было зашифровано на уровне, доступном считанным единицам в мире. Артём открыл глаза. На экране горело одно слово: «Пациент Ноль».

Он вздохнул. Это имя всегда вызывало у него лёгкий, почти суеверный холодок под кожей. Пациент Ноль. Самый первый. Тот, на ком он отрабатывал самые ранние, самые сырые версии «Лотоса». Тот, чья психика была его первым полигоном. Тот, чью боль он знал лучше, чем свою собственную. И тот, чья благодарность иногда граничила с чем-то пугающим.

Артём принял вызов. На экране возникло лицо – мужское, лет сорока пяти, с правильными, но какими-то обесцвеченными чертами. Лицо, с которого словно стёрли все следы бурных эмоций. Глаза, обычно полные тревоги, теперь смотрели спокойно, почти отрешённо. Это был Леонид Петров.

«Артём. Прошу прощения за поздний звонок», – голос у Петрова был ровным, бархатистым, без единой нотки волнения.