Раскаты Грома

Ад полон добрыми намерениями и желаниями.

Джордж Герберт. Jacula prudentium

«Гха‑Гхрааа‑хм», – кашель, вызванный сильным волнением, постепенно исчезал. Вода била светло‑серой струей из крана по ладоням мужчины, превращаясь в тысячи мелких брызг. Его голова была припорошена седыми волосами, лоб расчерчен углубившимися с годами морщинами, плечи опущены из‑за болей в спине, а колени ни на минуту не переставали напоминать о былом безрассудстве. Но вот голубые глаза, пронесшие через десятилетия искру живого, увлеченного ума, горели, как в молодости. Сейчас доктор технических наук, Артур Фёдорович Радеев, член Академии биоинженерии, не мог оторвать взгляд от ручейков воды, что пересекали, обегали множество царапин на его ладонях, метки от ожогов на фалангах, родимое пятно на мизинце. Мысли распаляли Артура: кашель – это лишь небольшой отголосок того, что в этот момент бушевало внутри. Он уже двадцать минут находился в мужской туалетной комнате на втором этаже Дворца науки. Впервые за долгие годы Артур был приглашен сюда в качестве номинанта на премию за вклад в биологию. Выплачиваемая при жизни премия, лавры благодетеля и посмертное признание – желанные награды в мечтах многих его коллег. Вот только он сейчас думал не о галстуке или давящих ботинках, и не о трибуне. Картины прошлого отражались в его сосредоточенном взгляде. События минувших лет переплелись с настоящим, и он не мог побороть в себе, казалось бы, забытую горечь. Он пытался отрешиться, рассматривая узоры – мелкие шрамы на своих руках, но они лишь затягивали его глубже в воспоминания. Это были узоры из истории его жизни: «Вот этот – от падения с велосипеда в 7 лет, – беззвучно шептал он про себя, – этот – от ссадины о сучья, при прыжке с дерева в реку. Этот – от той драки». Но наконец все они сплелись в его первый шрам на сердце.

***

Артур был пятым ребенком в семье. Розовощекий мальчуган босиком – лето выдалось тёплым – вбежал по деревянным ступеням крыльца в дом. Он старался впопыхах наступать лишь на тёмные полосы половика, чтобы своими пыльными ступнями не оставить видимой грязи на веранде. Уже почти проскочив на кухню за пирожком, он чуть не налетел на незнакомого дядю в белом халате. Мальчишка резко затормозил и, потеряв равновесие, припечатался плечом к стене.

– Тише-тише, не убейся только, – незнакомец с красным крестом на белой шапке помог подняться ребёнку. – Не ушибся? Больно?

Артурка с перепугу смог выдавить только: «Неа». Мужчина, услышав ответ, захлопнул свой кожаный портфель с блестящими инструментами да пузырчатыми бумажками и молча удалился, хлопнув входной дверью. Мальчуган прошёл чуть дальше, в комнату, огляделся и даже поначалу подумал, что ошибся калиткой, домом. Всё казалось и прежним, знакомым, и одновременно каким‑то другим, чуждым. Артур удивился, что папа дома, а не на работе в поле, что он почему‑то не обратил внимания на шальной бег сына, как это обычно бывало. Отец сейчас сидел на табурете будто замерший, с глазами темнее ночи. Кошка Муся, как не своя, забилась под кровать, на которой рыдала мама Артура, склонившись к дочери. Мальчик впервые в жизни видел маму такую – стонущую от горя, льющую слёзы. Артуру стало страшно. Его старшая сестра Надя лежала, прикрытая одеялом, бледная, как снег, с подёргивающимися от боли губами. Мать не переставала шептать сквозь плач одни и те же слова, будто заклятье: «Ну, за что? За что? За что?». И даже его вторую сестру Риту тоже будто бы подменили: вместо привычного, милого смеха сейчас от неё доносились лишь тихие всхлипывания. Она молча мешала суп поварёшкой, стоя у плиты на кухне, еле‑еле успевая стирать запястьем солёные капли, стекавшие по щекам. В тот момент Артурка даже не подумал, почему рядом не было братьев: Никитки и Миши. Почему он не встретил их в деревне, безмятежно гуляя со своей детской сворой малышей? Слишком много странного было сейчас в родном доме. Слишком много поменялось с тех пор в этом доме.