Там, где небо кончается

Осень в этом году пришла слишком рано. Дождь шёл третий день, тяжёлый, моросящий, будто кто-то невидимый поливал землю из тонкой лейки, не уставая ни на миг. По двору летели ржаво-золотые листья, ложились на мокрый асфальт, словно обрывки старых писем.

Миша сидел на табурете у окна, упершись лбом в прохладное стекло. Из его комнаты пахло лекарствами, перекисью и каким-то сладковатым запахом, который впитал в себя весь дом за последние месяцы. Мама спала в соседней комнате. Вернее, не спала – лежала с закрытыми глазами, едва дыша, как будто пыталась исчезнуть.

Он слышал её дыхание даже сквозь стену. Медленное, с хрипом. Иногда между вздохами наступала долгая тишина, и тогда сердце Миши начинало биться так сильно, что стучало в висках. Он не знал, что страшнее – когда она стонет от боли или когда не издаёт ни звука.

Она всегда пахла яблоками и корицей. Готовила шарлотку так, что весь дом наполнялся теплом, даже зимой. У неё были тёплые руки и волосы цвета спелой пшеницы. А ещё она умела смеяться – звонко, по-настоящему. Её смех вытаскивал Мишу из любых тревог, как солнечный луч пробивает густой туман.

Теперь она почти не говорила. Только иногда приоткрывала глаза и еле слышно шептала что-то непонятное. Пальцы её стали тонкими, как птичьи лапки, кожа – полупрозрачной. Она чахла, медленно, как дерево, которое гниёт от корня.

Миша каждое утро смотрел на кости на её ключицах. Всё меньше плоти, всё больше воздуха вокруг неё. И чем слабее становилась мама, тем холоднее делался отец.

Отец всё чаще уходил на работу, приходил поздно, с запахом дождя и табака. Он был вечно усталый, с красными глазами, говорил с Мишей коротко и резко.

– Поел?

– Да.

– Уроки сделал?

– Да.

– Лекарства маме дал?

– Дал.

И всё.

В редкие минуты отец заходил в спальню к маме, стоял у её кровати, держал её за руку, но не говорил ни слова. Иногда он просто выходил в коридор и молча закрывал за собой дверь, будто боялся, что его собственная боль прольётся наружу.

Между ними с Мишей выросла стена. Отец избегал встречаться с сыном взглядом. Миша всё чаще уходил в свою комнату, где рисовал. Листы бумаги заполнялись серыми мазками. Иногда он брал чёрную тушь и выливал на середину листа целую лужу. Потом проводил пальцем, размазывая чёрное пятно, и смотрел, как оно растекается в узоры.

Он не плакал. Не мог. Всё внутри стало твёрдым, каменным.

В середине октября мама умерла.

Это случилось ночью. За окном шёл дождь. Ветер рвал ветки яблони под самым окном спальни. Миша лежал, не смыкая глаз. Потом дом вдруг затих – настолько, что он услышал, как падает капля с подоконника.

Он встал и подошёл к маминым дверям. Открыл их тихо, как всегда. В комнате пахло лекарствами и увядшими цветами. Мама лежала с открытыми глазами, но не моргала.

Он стоял так, не двигаясь, а потом понял, что больше не слышит её дыхания.

Похороны слились в одно серое пятно. Чужие лица. Запах сырой земли и венков. Отец стоял, стиснув челюсти, даже не попытавшись взять сына за руку.

А ночью они поссорились.

– Перестань рисовать этот чёртов мрак! – крикнул отец. – Мама бы не хотела, чтобы ты вот так себя вёл!

– А как надо? – закричал Миша. – Делать вид, что всё нормально? Что её больше нет?

Отец отшатнулся, как от пощёчины. Ушёл, захлопнув дверь так, что со стены слетела рамка с фотографией.