Князь-ящер

Как далёко в чистом поле три соколика кружили,

да на том ли на раздолье те соколики тужили:

«На пустом ли этом месте долго ль нам ещё кружити?

Негде в поле нам присести! Негде гнёздышки нам свити!»

Вот летят они далечко, видят во поле дубраву,

там течёт близенько речка, и пришлось им там по нраву.

То не соколы степные отыскали, где гнездиться, –

братцы были то родные, с ними – младшая сестрица.

То два князя удалые, два вождя родов славянских

унеслись в года былые из степей тьмутараканских.

Оба рода их священным были связаны союзом;

звали старшего Словеном, а меньшого звали Русом,

а сестрицу их Ильменью величали от рожденья.

Их роды, по соглашенью, вышли в дальнее хожденье.

Годы долгие сквозь пальцы утекли в пути-дороге,

но нашли приют скитальцы – указали место боги.

Там, в краю озёр прекрасных обитают чудь и финны,

а из дебрей непролазных хохот слышится совиный.

Есть там озеро, как море, и, по княжьему веленью,

в честь сестры назвали вскоре это озеро Ильменью.

Там и зажили на славу, а князьям приспела смена, -

чтоб наследовать по праву – сын родился у Словена.

Княжич вырос – загляденье: ум остёр, умелы руки,

и проведал он ученье – чародейские науки.

Знал он каждое преданье, каждый заговор старинный,

преуспел он в волхованье и язык постиг звериный.

Все Волхвом его прозвали, и просили на княженье,

но пришло, чего не ждали – принял он не то решенье.

Был он в будущем сведущим, и отрёкся он от власти

чтоб спасти народ в грядущем от грозящей им напасти.

Зверем княжич обратился, в тело ящера облёкся,

и от мира удалился, и на дне речном улёгся.

Стал сгонять он рыбу в сети, и его прозвали Яшей.

За услуги люди эти Яшу потчевали кашей.

Если невод кто поставит, выйдет к Яше с добрым словом,

жертву малую оставит, – тот воротится с уловом.

А иной раз так бывало, временами, что поплоше –

недород, аль рыбы мало – так дарили даже лошадь!

Яша вёл себя пристойно – хоть и был охоч до мяса,

но на дне лежал спокойно – ждал назначенного часа.

Вдалеке от сёл и пашен, где царят свои порядки,

лес стоит, дремуч и страшен, и хранит свои загадки.

Люди сказывают байки о местах недобрых, гиблых,

и об их лесной хозяйке, и иных нечистых силах.

Мол, в те дебри и болота забрести – избавьте боги!

Дивно было, если кто-то уносил оттуда ноги!

Там изба стоит кривая, как из сказок из старинных,

на пустивших корни сваях, как на лапах на куриных.

Там, в оградах капищ древних – меж мирами порубежье,

там, на кольях и деревьях черепа висят медвежьи.

Там, в запёкшейся кровище идол высится свирепый,

перед ним горит кострище, а в костре сгорают требы.

Там старуха из стакана льёт на землю кровь коровью,

и обходит истукана, и кропит коровьей кровью.

И бормочет заклинанья, и по кругу чертит руны,

и пускается в камланья, теребя на гуслях струны.

И протяжно завывает: «О, явись, Хозяин Леса!»

И из бездны вызывает духа Хийси, злого беса.*

И тогда сгустилась темень над кумирней той позорной,

из земли поднялся демон – волосатый, страшный, чёрный.

И взирает он сурово – не снести такого взгляда!

И такое молвит слово: «Что звала? Проси, что надо!»

Низко ведьма поклонилась и завыла, причитая:

«Ах, хозяин! Уж свалилась на меня беда большая!

Окажи старухе милость – разведи меня с судьбою –

ныне Калма мне явилась и звала меня с собою.**

Говорила – срок твой вышел, время жизни исчерпалось,