В изложениях событий, столь же древних, сколь и странных,
вряд ли можно ждать открытий и разгадок, столь желанных.
Так и в это вот сказанье мною вписаны догадки;
но тому есть оправданье – слишком летописи кратки.
Лишь клочки преданий, честно донесённых летописцем, —
вот и всё, что нам известно по скупых страниц крупицам, —
про грехи и добродетель, о сраженьях и походах, —
правда, есть еще свидетель, что лежит в днепровских водах.
Где порога дно полого, где ладьям уже не плавать —
там вливается протока в заболоченную заводь.
Там, в ложбине неглубокой, он лежит на дне унылом,
оплетён речной осокой, занесён тягучим илом.
Сотни лет средь вод стоячих он в могиле спит безвестной,
где очей его незрячих не коснётся луч небесный.
Взор песками источённых грозных глаз буравит воду,
и с усов позолочённых время смыло позолоту;
с головы посеребрённой стерт веками слой металла,
и тяжелый дуб морёный зелень тины пропитала.
Хмурый бог веков глубинных, деревянный этот идол
видел Русь времен былинных… очень многое он видел.
Он над киевской Горою возвышался, величавый,
и воспет был той порою, и овеян ратной славой.
Там внимал он звонким струнам, гуслей складным переборам…
для одних он был Перуном, для других он звался Тором.
Взором хищным ястребиным озирал он Русь с вершины,
полновластным господином, богом княжеской дружины,
и любой, кто спорил с Тором, был нещадно перемолот
русским войском, над которым трепетал на стягах молот.
Приносил в боях удачу он дружинному сословью
и взымал за это сдачу человеческою кровью.
Только всё осталось в прошлом после страшного паденья,
и кумир, вдруг ставший ложным, лёг в русалочьи владенья.
С той поры из тьмы кромешной, он, незрячими очами,
словно древний дух мятежный, смотрит лунными ночами,
и, быть может, вспоминает дни давно минувшей славы, —
те, что в книгах оставляют незаполненными главы.
Но лежит он, оставаясь позабытым и безвестным, —
лишь камыш стоит, качаясь, над пустынным этим местом.
А над ним, в весёлом беге, зимы с вёснами мелькают,
и текут куда-то реки…
Всё куда-то утекает.
Святослав мрачнее тучи – отвернулись, видно, боги!
Что ж сидит он, князь могучий, в Доростоле, как в берлоге?
Он пришёл сюда затем ли, чтобы, планы все сминая,
сдать врагам почти все земли да застрять в низах Дуная?
А виной всему измены – местных козни да преграды!
Бесполезны рвы и стены, коль болгары нам не рады!
Им, как братьям, доверяют, избавляют их от гнёта,
а они же отворяют перед греками ворота!
Хоть не раз уже страдали от ромейского разбоя,
всё равно уж сколько сдали городов своих без боя!
И покуда мы удары катафрактов держим в поле,
за спиной у нас болгары строят ковы в Доростоле!
Уж мы их не обижали, не теснили их ни разу,
а они от нас бежали по подкопанному лазу!
До чего ж народец склизкий! Раз уже подкопы роют,
то, когда придёт Цимисхий, – всё опять ему откроют!
Только где искать измену – змей ползучих ядовитых?
Не подвергнуть ли нам плену самых знатных-родовитых?
Коль всегда измена зреет в теремах, а не в лачугах,
то и надо в них скорее засылать гостей в кольчугах!
Так размыслив, среди ночи князь людей отправил ратных,
чтоб явить пред княжьи очи всех богатых, видных, знатных.
И к утру болгар несчастных ко двору согнали скопом,
дабы выявить причастных к обнаруженным подкопам.
Допросить бы их, отсеяв через дыбу и икону
