Красная сессия

Воздух в аудитории №314 был густым и неподвижным, как вода на дне колодца. Он пах пылью старых книг, слабым парфюмом однокурсниц и напряжением. Мария Вересаева ощущала это напряжение физически – оно тонкой, холодной пленкой оседало на коже под строгим пиджаком. Она стояла у кафедры, и свет люминесцентных ламп, безжалостно плоский, делал ее лицо похожим на античную маску. Спокойствие, выдержка, контроль. Она была в своей стихии.

Профессор Разумовский, седовласый лев юридического факультета, снял очки в тонкой оправе и потер переносицу. Его взгляд, обычно острый и пронизывающий, сейчас был почти теплым. Это был плохой знак. Теплота Разумовского означала не одобрение, а то, что он готовит финальный, самый коварный удар.

«Итак, Мария, – его голос был сухим, как шелест переворачиваемых страниц Уголовного кодекса, – вы блестяще разобрали казус с точки зрения теории причинно-следственной связи. Но давайте отойдем от теории. Представьте, что вы не студент, а адвокат. Ваш подзащитный – тот самый водитель. Что вы скажете присяжным в своей заключительной речи? Не цитатами из монографий, а живыми словами».

Аудитория замерла. Это был выход за рамки учебной программы, импровизация, которую Разумовский позволял себе только с теми, кого считал равными. Или с теми, кого хотел утопить. Маша почувствовала, как по спине пробежал ледяной ток. Она сделала едва заметный вдох, заставляя кислород прочистить мысли. Ее мозг, натренированный на обработку гигантских массивов данных, мгновенно переключился с режима анализа на режим синтеза. Она видела их – двенадцать пар скучающих, равнодушных глаз присяжных. Людей, которым плевать на доктрину conditio sine qua non. Им нужна история.

«Уважаемые присяжные, – начала она, и ее голос прозвучал ровно, без единой дрогнувшей ноты. Он стал ниже, весомее. – Закон – это не просто свод правил. Это попытка человечества начертить на карте хаоса маршрут, ведущий к справедливости. Сегодня обвинение предлагает вам проигнорировать эту карту. Оно просит вас осудить человека за то, что в тот роковой вечер пошел дождь. За то, что дорожное покрытие было изношено. За то, что у пешехода, перебегавшего дорогу в неположенном месте, оказались слабые сосуды головного мозга. Обвинение просит вас осудить моего подзащитного за цепь трагических случайностей, сделав его единственным ответственным за несовершенство этого мира».

Она сделала паузу, обводя взглядом застывшие лица однокурсников. Она видела в их глазах смесь восхищения и зависти. Это чувство было ей знакомо. Оно было топливом.

«Мой подзащитный не отрицает, что был за рулем. Но быть причиной – не значит быть виновным. Он стал последним звеном в цепи, но не он ее ковал. Не позволяйте горю и сочувствию к погибшему ослепить вас. Не ставьте знак равенства между трагедией и преступлением. Иначе однажды любой из нас, оступившись на мокром асфальте, может быть обвинен в землетрясении».

Она замолчала. Тишина в аудитории стала плотной, осязаемой. Разумовский медленно надел очки. На его тонких губах проступила тень улыбки.

«Пять, Вересаева. И зайдите ко мне после занятий. Есть разговор».

Маша кивнула, возвращаясь на свое место под гул восхищенного шепота. Она не смотрела по сторонам. Она смотрела на свое отражение в темном стекле окна. Там, за грязными разводами, угадывалось ее лицо – бледное, сосредоточенное, с жестко очерченными скулами. Лицо человека, который точно знает, чего хочет. И она хотела всего. Не ради роскоши или статуса. Ради контроля. Ради того, чтобы никогда больше не чувствовать тот липкий, унизительный страх, который пропитывал стены их крошечной квартиры на окраине города. Страх перед квартплатой, перед ценами в магазинах, перед внезапной болезнью. Она строила свою жизнь, как неприступную крепость, где каждый сданный на «отлично» экзамен был очередным камнем в стене.