Кооператив «Северный ветер»

Ноябрь выдохнул на Москву гнилостным, подвальным холодом. Он пробирался под воротник потертой кожаной куртки, лез в рукава, заставлял зябко поводить плечами. Арсений Павлов смотрел на размытые огни встречных машин, на мокрый асфальт, в котором они отражались маслянистыми, дрожащими змеями, и думал, что этот город окончательно заболел. Лихорадка. Температура под сорок, бред, судороги. И он, капитан Павлов, не врач, а скорее санитар в морге, привычно регистрирующий симптомы, которые уже никого не удивляют.

Служебная «Волга» натужно ревела, переваливаясь через ухабы, которых на окраинных улицах было больше, чем ровного места. Дворники скребли по стеклу, размазывая грязь и морось в мутную пелену. Сквозь треск рации пробивался гнусавый голос дежурного, повторявший адрес, будто боясь, что Павлов забудет, куда едет хоронить свой очередной вечер. Он не забудет. Эти адреса въедались в память, как сажа в кожу.

Арка типовой панельной девятиэтажки. Черный зев, из которого несло сыростью и мочой. Сине-красные всполохи мигалки рвали темноту, выхватывая из нее куски обшарпанной стены, обледеневшую скамейку, раскисший газон, больше похожий на грязевое болото. Уже на подходе Павлов увидел их – две фигуры в милицейских бушлатах, топчущихся на месте, и молодого лейтенанта, который курил, пряча сигарету в ладони. Увидев капитана, он выпрямился, отбросил окурок.

– Здравия желаю, товарищ капитан. Он там, за мусорными баками.

Павлов кивнул, не сбавляя шага. Воздух стал гуще, к запаху прелой листвы и гнили примешался еще один, сладковатый, тошнотворный. Запах несвежего мяса, которому когда-то принадлежало человеческое имя.

Он лежал на боку, неестественно подогнув ноги, будто пытался согреться в последнюю свою минуту. Лицом к бетонной стене контейнерной площадки, исписанной нецензурщиной и названиями музыкальных групп. Невысокий, полноватый мужчина в дорогом, но уже измазанном в грязи кашемировом пальто. Одна из его лакированных туфель слетела и валялась рядом, сиротливо поблескивая в свете фонаря.

– Что имеем? – голос Павлова прозвучал глухо и бесцветно.

– Обнаружила дворничиха, в семь утра, – отрапортовал лейтенант. – Документов нет. Карманы вывернуты. Предварительно – ограбление. Голову ему проломили, похоже. Вон, у стены, кирпич в крови.

Павлов присел на корточки, стараясь не касаться ничего лишнего. Фонарик в его руке выхватил из темноты детали. Запекшаяся кровь на редких, прилипших к бетону волосах. Широко открытый, остекленевший глаз, в котором застыло недоумение. Рот приоткрыт, словно для последнего, так и не сорвавшегося с губ вопроса. Типичная картина. Жертва «гоп-стопа». Какой-нибудь коммерс, возвращавшийся домой навеселе. Таких сейчас по городу – десятки в неделю. Дело закроют через месяц как «глухарь». Начальство довольно, статистика не испорчена.

Он медленно обвел лучом фонарика тело. Пальто распахнуто. Под ним – добротный костюм, белая рубашка залита кровью. Карманы брюк и пиджака действительно были вывернуты наружу белесой подкладкой. Бумажника нет, ключей нет, документов нет. Все сходилось. Но взгляд Павлова зацепился за левое запястье жертвы. На нем тускло блеснули золото и сталь. Он осторожно, кончиком ручки, приподнял манжету рубашки. Массивные швейцарские часы. «Longines». Такие стоили, как подержанные «Жигули».