Точки непостижимого. Современный рассказ

Писатель, доцент кафедры творчества Литературного института им. А. М. Горького.

Руководитель ЛИТО «Точки» при Совете по прозе Союза писателей России.

«Страшно оставаться одной с ребёнком в избе после того, как из неё вынесли покойника», – так начинается один из рассказов этого сборника (Лидия Терехина, «Ночной пришелец»). А вот начало другого: «Шёл дождь. Ноги разъезжались, вязли в кладбищенской глине» (Нина Кромина, «Одинокая звезда»). Или: «Сон обычно снился под утро. Большой сияющий крест выплывал из темноты и парил в правом углу горницы» (Ольга Борисова, «Сон майора Синицына»). Другие же рассказы, начинающиеся в этом смысле нейтрально, не уступают названным по содержанию. В «Озере» Дмитрия Шостака компания молодых людей, любителей рассказывать страшилки в лесу, разводит костёр прямо над лежащим в земле немецким фугасом. В рассказе «Люлька качалась мерно…» Натальи Ивановой девочка, подобно героине чеховского «Спать хочется», нашла способ «усыплять ребёнка»: закрыла лицо плачущего малыша полиэтиленовой клеёнкой… В «Беретке» Алексея Контаря (Смирнова) женщина-врач убивает тяжелораненого пациента, которого подозревает в убийстве своей родственницы. В «Лунном черве» Игоря Чичилина герой, лунатик-маньяк, открывает газ в квартире спящей бывшей любовницы: она, видите ли, не хочет вместе с ним наслаждаться прогулками по кромке крыши в полнолуние (в этом рассказе, кстати, всегда полнолуние). Героиня рассказа «По дороге в рай» Татьяны Рыбаловой полагает, что летит в самолёте, а на самом деле если и летит, то вовсе уже не самолётом…

Тематика и тональность этих рассказов, присутствие в них таинственных «гостей» не только позволили сформировать особый раздел сборника «Ночной пришелец» (по названию рассказа Л. Терехиной), но и придали ему трагический, мрачноватый, с сильным привкусом мистики характер. Конечно, прозу предыдущих сборников «Точки» тоже трудно назвать весёлой, если не считать юмористических разделов в конце. Не раз и не два «Точки» критиковали за отсутствие «позитива» – и я в том числе. Не будучи приверженцем обязательных хороших концовок и дежурного оптимизма, я, однако, считаю общим местом современной прозы её склонность к похоронным интонациям, нытью и меланхолии. Это то, что выдаётся сейчас за «духовность» и «исповедальность». Однако если и есть в беллетристике формулы, то это, прежде всего, формула исповедальной прозы – БКИ (Бунт, Крах и Искупление). Но видим ли мы у кого-то её полное воплощение? Крахов сколько угодно, есть и домашние бунты, а где же искупление? Может быть, Шопенгауэр бы и наслаждался, читая нынешние «истории умертвий», считая их проявлением «воли к смерти». Но читатели – это не коллективный Шопенгауэр, а писатели и вовсе не могут себе позволить им быть из-за угрозы утратить квалификацию. Потому что смерть, трагическая развязка вообще – это сильные приёмы в прозе, которые перестают быть сильными от частого употребления.