Молчание Соловья

Беспросветно-плотные, сырые тучи накрыли город, и сумерки сгустились гораздо раньше, чем это обычно происходило при ясной погоде. От теплого летнего дня не осталось и следа. Его остатки уничтожил внезапно налетевший холодный ветер, остервенело треплющий темную листву деревьев и опустошающий городские улицы от последних прохожих.

Ветер ворвался во двор дома №47 по улице Кривохаткинской, закрутил маленькие смерчи-гномики из мелкого мусора и погнал по кругу унылую потрепанную картонную коробку безымянного предназначения.

Дарья Митрофановна встала со скамейки, отряхнула с юбки семечковую шелуху и поглядела на мрачное небо. «Не к добру разгулялось», – вынесла она свой вердикт в адрес небесной канцелярии.

В это время дверь подъезда заскрипела и с натугой открылась.

– Ты чего это надумала, милая моя? На ночь глядя, да по такой погоде! – Дарья Митрофановна всплеснула руками, увидев соседку с большими сумками. – Кому сейчас твои пирожки понадобятся?

Соседка поставила сумки на землю, с трудом разогнулась и махнула рукой:

– Дождя-то не будет, точно. А до вокзала меня Пашка подбросить обещал, да вот не едет что-то, паразит…

– Неужто, Серафимовна, на железнодорожный поедешь торговать?

– А что? Скоро проходящий поезд будет, в самый раз успею. Раскупят все в два счета. Да куда же этот малохольный подевался? – Серафимовна оставила сумки, вышла на дорогу и посмотрела вдоль улицы:

– Едет, чертяка.

Дарья Митрофановна, кутаясь в вязаную кофту, подошла к соседке:

– А может, не поедешь? Сегодня день-то… – она оглянулась настороженно по сторонам и понизила голос, – день ведь – тот самый!

– Так вот ты о чем! – соседка отмахнулась. – Делать тебе нечего, только всякие сказки пересказывать. Не верю я, и ты не верь. Ерунда все.

Бренча плохо закрепленными железными внутренностями, подъехал старенький «Москвич». Из машины выскочил наголо стриженый парень в серой футболке и джинсах и наспех покидал сумки на заднее сидение автомобиля.

– Павлик, деточка! Поосторожней, – забеспокоилась Серафимовна, – смотри, чтоб крышки с кастрюль не съехали. Остынут пирожки – тогда хоть выкидывай!

Оба сели в «Москвич». Серафимовна помахала соседке из-за стекла, и машина, газанув, вылетела на дорогу.

Дарья Митрофановна и опомниться не успела, как осталась одна посреди темного и пустынного двора. «Какие же это сказки, – развела она руками, – когда сама Великоцкая из пятой квартиры позавчера рассказывала, что своими ушами слышала, как Фомичу брат говорил и божился, будто собственными глазами видел, как третьего дня…».

Дарья Митрофановна снова посмотрела на тучи, перекрестилась и заторопилась домой, продолжая на ходу мысленный заочный спор с уехавшей соседкой.

Серафимовна торговала пирожками на железнодорожном вокзале уже не первый год. Не то, чтоб пенсия у нее была слишком маленькая. Здесь она утоляла, прежде всего, свою неизбывную жажду общения, чувствовала себя нужной, причастной к чему-то большему, нежели ее простая, незатейливая жизнь. На вокзале всегда было тепло, светло, людно и шумно. Играла музыка, тренькали игровые автоматы, бегали мальчишки, предлагая газеты и журналы, сновали во все стороны серьезные грузчики, катя перед собой тележки с багажом.

Однако сейчас при виде аквариумного здания, подсвеченного изнутри тусклым, голубоватым светом, Серафимовна почему-то сникла. Ей очень захотелось обратно домой, но идти на попятную было поздно – пообещав «забрать бабулю часика через полтора», Пашка уехал так же стремительно, как и появился в свое время во дворе дома №47. Деваться Серафимовне было некуда, и она, ступая медленно и настороженно, вошла в здание вокзала через распахнувшиеся перед ней автоматические двери.