С потолка капало солнце. Маленькие лужицы его растекались по старинному шелковому ковру и сливались друг с другом, образуя большие яркие пятна. Ковер лежал на полу и вытканные по краю цифры «1280» означали год его изготовления. Если перевести исламский лунный календарь на современный лад, то получится 1864 год от рождества Христова. Что, согласитесь, тоже немало. Как часто это бывает на старых персидских коврах, цифры были вытканы задом наперед и вверх ногами – неграмотный ткач просто скопировал написанную кем-то другим дату.
Солнечный дождь все капал и капал, падая на книжные стеллажи вдоль стен, на заваленный бумагами дубовый стол, на котором стоял неубранный с вечера кофейник и на маленькую белую мышь, подбиравшую вокруг кофейника крошки печенья…
Потолок был скошенным и прозрачным, его форму когда-то придумал большой фантазер от архитектуры – Франсуа Мансар, строивший для кардинала Мазарини и двух Людовиков. В честь архитектора прозвали и его творение – мансарда. Помещение под самым потолком, где прячутся от банальностей окружающего мира философы, поэты и влюбленные. Время от времени Мерк, владелец роскошного ковра и комнаты—мансарды, бывал и первым, и вторым, и третьим.
Но сейчас он был обычным еще не проснувшимся гражданином тридцати двух лет, дремавшим в кресле—качалке под теплым серым пледом. Длинные черные волосы, смуглая загорелая кожа и борода—эспаньолка делали его похожим на интеллигентного арабского художника—каллиграфа. Утренняя солнечная капель перешла в настоящий ливень, хлынувший теплым потоком на Мерка, и он, наконец, открыл глаза и пошевелился в кресле. Белая мышь судорожно проглотила крошку и настороженно обернулась. Мерк зажмурился от яркого солнца, потянулся и, с шумом выдохнув, сбросил с себя плед. Одновременно с последними самыми сладкими мгновеньями сна.
– Здравствуй, новый день! – весело заявил он, чем окончательно перепугал бедную мышь. Та заметалась по столу, неожиданно позабыв дорогу, которой пришла. Мышь уже была не рада ни манящим запахам книжных переплетов, ни странному экзотическому аромату застывшей кофейной гущи, ни даже найденным и съеденным сладким крошкам. Панический страх перед внезапно ожившим великаном заставил ее юркнуть в проход между огромными томами Энциклопедии мифов, обежать черную шкатулку с сигарами, в ужасе шарахнуться от собственного отражения в блестящем металлическом кофейнике и, не удержавшись, свалиться со стола в одну из горячих солнечных луж на персидском ковре. Оказавшись внизу, она тут же вскочила на свои тонкие белые лапки и замерла. Покрутила из стороны в сторону головой, не обнаружила за собою погони и неторопливо, вразвалочку потрусила под книжный шкаф.
Мерк с улыбкой проводил ее взглядом и лишь тогда поднялся на ноги. Приручение белой мыши было делом трудным, но он чувствовал, что скоро наступит перелом. Осталось совсем чуть—чуть.
С сегодняшнего дня у Мерка должен был начинаться арабский месяц, и внешний вид, и книги, и музыка, и даже пища, которую он вкушал, сразу же разительно изменились. Это было давнее увлечение молодого человека – каждый месяц полностью менять свой образ жизни. Вчера еще он был французом, поклонником свободы и дикой кисти Матисса, а сегодня готовил себе типично арабский завтрак из смеси коричневых бобов и чечевицы, приправленных специями и собирался музицировать на аль—уде, диковинном струнном инструменте с Востока.
