Флуоресцентные лампы в лаборатории гудели, создавая диссонирующий хор жужжащего электричества, который раздражал и без того расшатанные нервы Чарли. Каждое мерцание и пульсация, казалось, высмеивали его существование, постоянно напоминая о стерильном, душераздирающем однообразии, которое стало его жизнью. Он ненавидел лабораторию со страстью, граничащей с патологией. Дело было не только в асептическом запахе дезинфицирующего средства, бесконечных рядах одинаковых мензурок и пробирок или неустанных, отупляющих экспериментах. Дело было в людях. Его коллегах. Их пустые взгляды, их узкие умы, их полное отсутствие осведомленности о мире за пределами их драгоценного научного пузыря. Они были автоматами, запрограммированными на то, чтобы рассекать реальность на все более мелкие кусочки, не обращая внимания на великую трагикомическую оперу, разворачивающуюся вокруг них.
Чарли, с другой стороны, обладал умом, который отказывался быть ограниченным. Его IQ, ошеломляющие 169, был и даром, и проклятием. Это позволяло ему видеть закономерности и связи, которые другие упускали из виду, с легкостью постигать сложные концепции, но это также обременяло его глубоким осознанием присущей миру абсурдности. Он видел жадность, лицемерие, неустанное стремление к власти, все это замаскировано под личиной цивилизованности и прогресса. Он жаждал разбудить этих людей, заставить их взглянуть в лицо уродству, которое они так охотно игнорировали, но он знал, что это бесполезное занятие. Они зашли слишком далеко, слишком глубоко укоренились в своем комфортном невежестве.
Его дом, огромный викторианский урод, который принадлежал его семье на протяжении поколений, был его единственным убежищем. Он стоял на холме с видом на город, тихий, угрюмый часовой, охраняющий от надвигающейся волны современности. Интерьер представлял собой хаотичное сочетание старомодной элегантности и научного беспорядка. Антикварная мебель, покрытая пыльными простынями, делила пространство с высокотехнологичным оборудованием, провода змеились по полу, как заблудшие вены. Книги выстроились вдоль стен, огромная библиотека философских трактатов, научных журналов и малоизвестных исторических текстов. Чарли поглощал их все, ища ответы на вопросы, которые, казалось, никто больше не задавал.
В углу его гостиной, в маленькой, богато украшенной клетке жил Элджи, его домашняя мышь. Элджи был чистокровным белым альбиносом с рубиново-красными глазами, в которых, казалось, мерцал проблеск древней мудрости. Чарли часто доверялся Элджи, делясь своими самыми сокровенными мыслями и самыми темными страхами. Он знал, что это нерационально, разговаривать с мышью, но Элджи был хорошим слушателем. Он не перебивал, не осуждал и никогда не давал непрошеных советов. Кроме того, Чарли подозревал, что Элджи понимал больше, чем показывал. В этих крошечных, бусинковых глазах была определенная доля интеллекта, знание, намекающее на скрытый мир грызунских секретов.
Сегодня вечером, стоя у окна и глядя на разрастающийся городской пейзаж, Чарли почувствовал знакомую волну отчаяния. Город был гноящейся раной на лице планеты, хаотичным скоплением бетона, стали и человеческих страданий. Он видел сверкающие небоскребы, символы корпоративной жадности, бесконечные пробки, памятники человеческому нетерпению, и сгрудившиеся массы людей, их лица покрыты усталостью и покорностью. Он жаждал сбежать, найти место, где все еще существуют красота и правда, но он знал, что бежать некуда. Гниль распространилась слишком далеко, заразив каждый уголок земного шара.
