Собери меня

Тишина в квартире была не пустой, а густой, тягучей, как остывающая смола. Она впитывала в себя каждый звук: мерный тик ходиков, доставшихся в наследство от бабушки, отдаленное ворчание лифта и учащенный, неровный стук собственного сердца Алексея. Он сидел за своим рабочим столом, уставившись в экран монитора, где бубнил очередной вебинар по клинической психологии. Буквы расплывались в бессмысленную кашу. Последние недели, а может, и месяцы, его преследовало стойкое ощущение тонкой, почти невидимой трещины в реальности, через которую подтекало что-то чужое. Что-то, что оставляло на его сознании жирные, нестираемые отпечатки усталости и смутного, необъяснимого беспокойства, будто он постоянно забывал что-то очень важное.

Он провел рукой по лицу, ощутив под пальцами колючую щетину и влажную прохладу кожи. В смутном отражении монитора угадывалось его собственное лицо – испытательный полигон усталости. Мужчина лет тридцати с небольшим, с темными, слишком быстро отступающими от высокого лба волосами. Лицо когда-то было бы приятным, правильных черт, но сейчас оно казалось изможденным. Глубокие носогубные складки, будто прочерченные острым резцом, обрамляли рот плотной скобкой. А под глазами залегли фиолетовые тени, такие густые, что казалось – это не следы бессонниц, а синяки. Глаза, цвета потускневшего чернозема, смотрели на мир с привычной апатией, за которой пряталась постоянная, фоновая тревога. Он был похож на человека, который только что пережил долгую и изматывающую болезнь, но так и не сумел до конца из нее выкарабкаться. Его плечи были слегка ссутулены, будто под невидимым грузом, а в уголках губ затаилась горькая складка разочарования в чем-то, возможно, в самом себе.

Его жизнь, внешне, была образцом порядка. Аккуратная однокомнатная квартира в спальном районе, работа удаленным контент-менеджером, позволяющая не выходить наружу дни напролет. Но этот порядок был хрупким, как тонкая пленка льда на поверхности воды. И Алексей чувствовал, как под ней что-то шевелится. Последние полгода он жил с ощущением, что его память стала ситом, сквозь которое утекают целые пласты времени. Просроченные дедлайны, о которых ему напоминали раздраженные клиенты. Пустые бутылки из-под вискаря в мусоре, которые он не помнил, чтобы покупал. Случайные, обрывочные воспоминания о местах, в которых он, казалось бы, никогда не был. Он списывал все на стресс, на выгорание, на последствия старой травмы. Теперь же он с содроганием понимал, что, возможно, интуитивно всегда знал правду, но отчаянно отгонял ее от себя, как ребенок отгоняет монстра из-под кровати.

Он потянулся к стопке с черновиками, чтобы найти конспект по диссоциативным расстройствам – иронию судьбы, которую он оценил бы в иной момент. Его пальцы наткнулись на шершавую, непривычную поверхность. Не гладкий лист для принтера, а страница, явно вырванная из старого, потрепанного блокнота, сложенная вдвое.

Сердце его, уже неспокойное, сделало в груди непонятный, болезненный кульбит. Он развернул листок.

Почерк был не его.

Его собственный почерк – это аккуратный, слегка угловатый медицинский почерк, наследство от отца-врача. Этот же был размашистым, резким, почти агрессивным. Чернильная ручка, которую он не использовал со времен университета, оставляла глубокие, почти рвущие бумагу борозды. Словно писавший делал это с невероятным, сдерживаемым усилием.