Хозяин Кладбища

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Я ОБЕЩАЮ ВАМ САДЫ

   {Я обещаю вам сады,
   Где пена белая жасмина
   Так беззащитна, что костьми нам
   Леч за нее - блаженство мира
   И нежность утренней звезды.
   [О. Ладыженский]}
  
ГЛАВА ПЕРВАЯ. СМЕРТЬ
  
 [ 1. Алина Шади*]
   {И темнота сомкнулась вокруг меня...}
  
   Они пытались ранить железом и словами, но им всем было невдомек, что презираемый ими мальчишка давно научился терпеть боль и оскорбления. В первый день они назвали его мать уличной девкой, а в руки ему дали стальную болванку, вроде тех, что кузнецы используют для работы. На ладонях остались ожоги, кровь потекла в землю. Он молчал. На второй день в еще незажившие ладони вложили золото - металл грязный для каждого махи*. Слова их были еще грубее. Потом его стали называть ванита*, показывая на его гладкую кожу, тонкие изящные руки и длинные волосы. Он молчал. Просто не о чем было говорить с этой обезумевшей солдатней. Он сидел, сложив руки на коленях, стараясь не фиксировать свое внимание на боли, на длинном порезе на голени, который, возможно, навсегда оставит его хромым. Если он выживет.
   На десятый день его, изможденного и едва живого, провели длинным коридором и вытолкнули на арену Большого Цирка. Несмотря на палящее солнце - ха! знали бы они, что такое действительно {палящее}
солнце! - несмотря на совсем недавно отгоревшие пожары в бедных районах, унесшие множество жизней, все места на трибунах были заняты. В глазах пестрело от ярких одежд. Вот это действительно было сильным ударом для человека, привыкшего к цвету песка и подношений: розоватого масла, светлого шафрана и высохших веток лаванды. И шум обрушился на него, стократ худший, чем все оскорбления.
   - Иди и умри достойно, сын шлюхи, - один из солдат пнул его под лопатку.
   Тогда он впервые за все время открыл рот, чтобы тихо сказать:
   - Моя мать была югэм*, - и сделал свой первый шаг на арену.
   Он вышел на ее середину, жалкий и хрупкий. На взгляд всех этих шумных, ярких зрителей, он был изнеженным ничтожеством. Из одежды ему позволили надеть только набедренную повязку, да перевязали раны. Впрочем, бинты уже успели пропитаться кровью. Волосы ему не остригли - их цвет и длина показались стражникам забавной диковиной - и теперь густая волна скрывала рубцы на спине. Он сдул с глаз непокорную челку и оглядел трибуны. Все были в сборе, и веселье вот-вот должно было начаться.
   Шум и оживление показали, что царь со свитой готовятся занять свое место в центральной ложе. Правитель был в белом. В белом и в золоте были его жена и дочь. Сияние драгоценностей на солнце его ослепило.
   Ударил гонг.
   {Их} выпустили на арену. Диких зверей в обманчивом человеческом обличье. От них пахло кровью. Он увернулся. Раз. И еще раз. И еще. Потом подобрал короткий меч, такой уродливый, так непохожий на оружие родных земель. Рукоять, конечно же, была кована из железа. Руку пронзила боль такая сильная, что он закусил губу, но крик все равно сдержал. И ринулся в гущу схватки, больше уворачиваясь от ударов, чем нанося их сам. Волосы служили превосходным отвлекающим маневром, и так же, как драгоценности царских женщин, сверкали на солнце.
   Он замер среди мертвецов и тихо прошептал:
   - Этого больше не будет.
   Кажется, ветер пахнул на него могильным холодом и шепнул: "Пустой зарок".