Колхозная симфония

Воспоминания студента-первокурсника

1986 год. Уфа. Золотое время нашей молодости.

В том удивительном 1986-м, когда страна еще дышала советским воздухом, но уже улавливала еле заметные порывы перемен, я поступил в Уфимский авиационный институт – кузницу технической интеллигенции Башкирии. Тогда почти никто не сомневался в непреложной истине: каждый первокурсник обязан пройти священный обряд посвящения в студенты – колхозную повинность. Эта традиция, порожденная либо плановой экономикой, либо глубинным убеждением советской власти, что городская молодежь непременно должна окунуться в суровые будни аграрного труда, была столь же обязательной, как воинский призыв или новогоднее обращение генсека.

Наше отправление в колхоз не сопровождалось фанфарами. Нас, вчерашних абитуриентов, едва успевших примерить гордое звание студентов, посадили в раздолбанный ПАЗик и отправили на целый месяц в колхоз «Правда» Аургазинского района. Название колхоза звучало так иронично, будто его придумал Оруэлл после нескольких стопок башкирского кумыса. Кто бы мог подумать, что именно там, среди пшеничных полей и заброшенных деревенских домов, я найду настоящих друзей на всю жизнь – редкий случай, когда колхозная «Правда» действительно отражала реальность.

До отправления в колхоз я толком никого из своей группы не знал. Городской мальчик, живущий с родителями, я даже не имел привилегии познакомиться с сокурсниками на вступительных экзаменах, как это сделали ребята из общежития. На общем собрании первокурсников я заметил двоих парней – блондина и высокого темноволосого здоровяка, – которые держались вместе, как неразлучная пара советских киногероев. Светловолосый почему-то особенно привлек мое внимание: с перекошенным, явно боксерским, носом и пухлыми губами, он выглядел как персонаж из фильма о трудных подростках. К моему тогдашнему ужасу, он периодически бросал на меня взгляды, природу которых я истолковывал в самом мрачном ключе. В те годы я был склонен видеть конфликт там, где его и в помине не было – особенность юношеской мнительности.

Когда нас привезли в колхоз и попросили разделиться на группы, случилось непредвиденное: большая часть студентов, включая всех ребят из общежития, вышла в одной деревне, а нас, оставшихся – преимущественно девчонок и пятерых парней – повезли дальше. К моему величайшему огорчению, этот подозрительный блондин оказался среди нас. Выходя из полупустого автобуса, он еще и специально преградил мне путь ногой, улыбаясь с выражением, которое я тогда интерпретировал как вызов. «Ну, белобрысый, посмотрим, что будет дальше», – подумал я с той серьезностью, с какой только восемнадцатилетние юноши могут относиться к воображаемым конфронтациям.

Поселили нас в доме, который выглядел так, словно из него только что выехала семья раскулаченных середняков 1930-х, не удосужившись сделать ремонт. Две комнаты, кухня, забитая невообразимым хламом кладовка и небольшая застекленная веранда – вот и вся наша резиденция на ближайший месяц. Нас было одиннадцать душ: пять парней и шесть девчонок, имена которых я запомнил далеко не сразу – характерная черта моей социальной неуклюжести тех лет.