Незримый рой. Заметки и очерки об отечественной литературе

Жанр: Литературоведение / Научно-популярная литература

Автор

Страниц

Год

—

"Незримый рой" - уникальное собрание статей о русской литературе от известного поэта Сергея Гандлевского, написанных им за последние тридцать лет. В этой книге вы найдете глубокие рассуждения о природе поэзии, интересные текстологические открытия, ценные наблюдения о русских классиках - таких как Александр Пушкин, Владислав Ходасевич, Владимир Набоков, Исаак Бабель, а также открытия о молодых и талантливых авторах - Александре Межирове, Льве Лосеве, Алексее Цветкове, Денисе Новикове.

Сергей Гандлевский великолепно развивает традиции поэтической критики, но в его статьях вы не найдете сухих академических терминов. Он пишет с душой и страстью, как единомышленник, который делится своими размышлениями со своими учителями и товарищами. Он не только открывает дверь в мастерскую писателя, но и добивается искусственного совершенства в этом особом жанре.

Таким образом, "Незримый рой" - это новый взгляд на мир русской литературы, который вы получите, прочитав статьи Сергея Гандлевского. В каждой странице данного издания "незримый рой гостей" - олицетворение современной русской словесности, обретает свою видимость, становится живым и имеет свой смысл. Книга доступна в формате PDF A4, чтобы вы могли наслаждаться издательским макетом, который был создан с особым вниманием к деталям.

Читать бесплатно онлайн Незримый рой. Заметки и очерки об отечественной литературе - Сергей Гандлевский

Издательство CORPUS ®

Вместо вступления

Чтение в детстве

Читать я начал из‐под палки между восемью и девятью годами. А до поры я довольствовался отцовским пересказом литературных сюжетов. “Робинзона Крузо” я сперва узнал со слуха, а только потом прочел. Первой увлекшей меня книгой была “Борьба за огонь” Ж. Рони-старшего. Я бросился читать подряд с нарастающей скоростью весь принятый тогда подростковый набор беллетристики – Купера, Майн Рида, Дюма, Стивенсона, – и уже через два-три года отец с осуждением замечал, что так не читают – так глотают.

Прочитанное незамедлительно сказывалось на моей речи и манерах; я был, вероятно, довольно неуместен – нелеп и велеречив – в нашем приблатненном дворе в среднем течении Можайки. Но с высот сегодняшнего взрослого благоразумия и осмотрительности я завидую некоторым своим отроческим поступкам, возрастному донкихотству, которым я обязан, безусловно, книгам.

Читать лучше вовремя. Только стыд не позволяет мне привести здесь длинный перечень всего, что прочесть следовало, а я не прочел в срок и уже вряд ли прочту, а если и прочту, то движимый не любопытством, а стыдом: литератор как‐никак. И вообще я с огорчением замечаю, что с годами моя потребность в чтении убывает.

Дети мои читают вяло. С десятилетним сыном идет мелочный торг: время, проведенное за книгой, должно строго соответствовать времени, отпущенному на компьютерные игры. Мальчик поймал меня на слове и норовит каждую четверть часа чередовать чтение с плутанием по бункерам DOOM’а с помповым ружьем, и я холодею, заметив краем глаза, что сын минута в минуту подсаживается к IBM, отодвинув книгу на словах “внезапно Холмс…”.

Или в сравнении с авантюрной остротой нынешних зрелищ чтение представляется детям пресным?

Дочь постарше, она и читает получше. С нравственной здравостью некоторых ее оценок нельзя не согласиться с удивлением. Мальчиковый кумир – граф Монте-Кристо – возмутил мою дочь недужным прилежанием мести.

Можно строить разные предположения, отчего некоторые произведения, по замыслу обращенные к взрослым, дрейфуют в сторону детского чтения, а другие, по всем приметам подростковые, – не выдыхаются и сопутствуют нам и в зрелые годы. Романы Стивенсона, например.

Действительно хорошая книга обладает свойствами зеркала и отражает запросы и духовный уровень читателя. Совершенно разные люди – будь то эстет, или мастер вычитывать из книг какой‐либо подтекст, или подросток, любитель приключенческой литературы, – каждый из них с полным основанием найдет в “Капитанской дочке” то, что ищет.

Мне было лет двенадцать-тринадцать, когда, понукаемый родителями и свернув шею почти на 180 градусов, чтобы не терять из виду экран КВНа за толстой линзой, я плелся через проходную взрослую комнату в детскую. В тот вечер я шел в кровать так изуверски медленно, потому что в телевизоре билась в истерике и бросала деньги в огонь Настасья Филипповна. Наутро я достал нужный том с полки, впал в оцепенение и к концу первой части физически ощутил, как у меня повернулась и встала поперек грудной клетки душа.

Этот поворот души – над “Маугли” или над “Евгением Онегиным” – сильное и праздничное переживание, и ради него стоит воевать с детьми и закрывать своим телом телевизор. В зрелые годы я надолго забыл давнюю оторопь над только что прочитанным. Но вспомнил, когда тридцати пяти лет от роду захлопнул “Пнина” с отроческим недоумением и растерянностью: вот оно и кончилось, и как же мне теперь быть?

Продолжить чтение

Вам может понравиться: