Лаборатория в снегах

Ветер выл над равниной, как стая тысяч зверей, потерявших дом. Снежные вихри поднимались до небес, скрывая горизонт, и даже солнце, пробивающееся сквозь белёсую пелену, казалось тусклым, словно затянутым вуалью чужого мира.

Там, где не должно было быть жизни, медленно ползло чудовище из металла. Лаборатория на колёсах, исполинская крепость среди пустыни льда. Её бронированные стены покрывал слой инея толщиной в ладонь, колёса грохотали по замёрзшему насту, а антенны на крыше мерцали красными огоньками, словно сердцебиение гиганта.

Внутри царила тишина. Только низкий гул генераторов и редкие щелчки автоматических клапанов напоминали, что машина жива.

Доктор Аркадий Вейн сидел у панорамного окна в рубке управления. Ему было за шестьдесят, лицо избороздили морщины, но взгляд оставался острым – как у человека, который видел больше, чем позволено одному разуму. На столе перед ним лежали исписанные страницы – формулы, схемы, чертежи.

Он поднял глаза и посмотрел на белую пустыню.

– Континент молчит, – произнёс он вслух, будто проверяя звук собственного голоса. – Но мы заставим его говорить.

Его пальцы сжали карандаш. Вейн знал: каждый шаг этой лаборатории, каждый вдох ветра здесь – шаг к новому миру. Не люди будут его вершить. Не природа. А он сам, со своей наукой и теми, кого создаст.

Он встал и направился вглубь лаборатории. Коридоры были узки и освещались тусклым холодным светом. Металл стен дрожал от ветра, но камеры и капсулы за стеклом дремали в тишине. Внутри покоились его дети – не в переносном, а в буквальном смысле.

На секунду доктор остановился у одной из камер. Внутри, свернувшись клубком, спал гигантский силуэт с крыльями и когтями. Даже во сне существо казалось опасным.

Вейн приложил ладонь к стеклу.

– Астерион… ты будешь первым.

За окном продолжала выть вьюга, но внутри лаборатории рождался новый мир.

Доктор Аркадий Вейн редко вспоминал своё прошлое. Оно не было для него чем-то приятным или горьким – лишь череда обязательных событий, которые привели его в ледяную пустыню.

Когда-то он был ученым с мировым именем. Университеты Европы, конференции Америки, закрытые симпозиумы в Азии – его приглашали всюду, где решались вопросы будущего науки. Вейн был человеком, который не боялся ставить вопросы, считавшиеся кощунственными.

«Можно ли создать жизнь из мифа?» – спрашивал он.

«Что, если легенды – это не выдумка, а память генетики, забытые коды крови?»

Сначала его слушали с интересом. Потом – с насмешкой. Наконец, с ужасом.

Когда он впервые представил отчёт о возможности восстановления «пра-генома», построенного на основе сравнений мифологических описаний и реальных ДНК-цепей, коллеги обвинили его в подрыве самой сути науки. Комитет по биоэтике наложил запрет. Его статьи исключили из журналов, а имя стало почти ругательством в научных кругах.

Но Вейн не остановился.

Он ушёл глубже в физику, туда, где материя граничит с энергией, где реальность пересекается с воображением. В своих формулах он нашёл подтверждение тому, что легенды – не плод вымысла, а эхо иных слоёв мира, которые иногда прорываются в наш.

– Я не безумец, – говорил он когда-то в камеру журналистам, – я просто первый, кто решился заглянуть туда, куда другие боятся.