Марк, ты слышишь меня?

 «СЕГОДНЯ СНОВА ВИДЕЛ ИХ. ЭТИ ОГНИ В ЧЕРНОМ БОРУ. КОЛЛЕГИ ШЕПЧУТ, ЧТО Я СПЯТИЛ ОТ ЖАРЫ. ВОЗМОЖНО. НО ХИМИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ПОЧВЫ ПОКАЗЫВАЕТ АНОМАЛИИ, КОТОРЫХ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ. ПРИРОДА НЕ СОВЕРШАЕТ ТАКИХ ОШИБОК. ЗНАЧИТ, ЭТО КТО-ТО ДРУГОЙ. ИЛИ… ЧТО-ТО. ЗАПИСЫВАЮ ДЛЯ СЕБЯ. ЧТОБЫ НЕ СОЙТИ С УМА ОКОНЧАТЕЛЬНО.»

– ОТЦОВСКИЙ ДНЕВНИК

Если ты это читаешь – значит, я точно умер. Неприятное осознание, да? Особенно для меня. Но раз уж ты держишь это в руках, давай начистоту. Расскажу-ка я тебе, как именно это происходит. По крайней мере, как это вышло у меня.

Последним моим воспоминанием стал тошнотворный вкус остывшего кофе из бумажного стаканчика. Да-да, той самой бурды из автомата у подъезда, на которую я всю жизнь жаловался. Ирония судьбы, не правда ли? Думал, хуже уже ничего быть не может. Ан нет. Надо же было чем-то подстегнуть мозги перед визитом к свидетельнице по делу Коршунова. Дело было пахнущее, мутное, и я чувствовал – мы копаем не там. Как в воду глядел.

Я так и не успел сделать этот глоток. Только занес руку… чувствовал, как прохладный картон касается губ… и на этом мои личные воспоминания решили, что с них довольно. Не "продолжение следует", а жесткое "финиш".

А теперь давай развеем главный миф. Тот, что вбивали нам с детства. Я всегда представлял, что там, «после», будет что-то грандиозное. Ну знаешь – свет в конце тоннеля, хор ангелов, встреча с праотцами, что-то в этом роде. Полная программа для усопшего.

На деле оказалось, что смерть – это самый обыкновенный щелчок. Негромкий, сухой, где-то на задворках сознания. Как будто кто-то взял и просто выдернул меня из розетки. И всё. Ни тебе спецэффектов, ни саундтрека.

И вот я остался висеть в пустоте. Не в космической – там хоть звезды есть. А в абсолютной. Один-одинешенек. Ни тела, ни веса, ни привычной тяжести в груди, которую я раньше считал несчастьем – мол, сердце пошаливает. Одно лишь сырое, ободранное догола сознание, которое нащупывало в темноте один и тот же, идиотски простой вопрос: «Что… что это было?».

И тут же, откуда ни возьмись, просигналила какая-то оторванная мысль, последний обломок здравого смысла: «Кофе. Допьешь кофе и всё поймёшь. Рука. Просто подними руку и допей».

Но руки не было, понимаешь? Вообще ничего не было. Только эта дурацкая, детская команда, застрявшая в пустоте, как заевшая пластинка: «Подними руку и допей кофе». Смешно, да? А мне тогда было не до смеха.

Потом я понял кое-что еще. Холод бывает разный. Тот, от которого стынет кожа, когда ждешь автобус в феврале, – это еще цветочки. А есть холод, который идет изнутри. Не физический, а экзистенциальный. Он пронизывает самую твою суть, выжигает все остальное. Как будто я стал сосулькой, которая вдруг осознала, что она сосулька. И тает. И ничего с этим поделать нельзя.

Еще меня окружала тишина. Не благоговейная, не торжественная. Густая, удушающая, как вата. И сквозь нее едва пробивались искаженные голоса, будто из приемника с расстроенной волной. «Отлично, – мелькнула у меня тогда единственная здравая мысль. – Даже на том свете связь хромает». Утешил себя, блин.

Я попытался шевельнуться – и мир качнулся. Не так, как раньше, когда поворачиваешь голову. Нет. Это было… как будто я сам был точкой обзора, и реальность проплывала мимо. Я не видел глазами, а скорее… чувствовал пространство вокруг. Считывал его. И с удивлением, до сих пор помню это ощущение, узнал его: та самая квартира, куда я пришел на встречу. Тот самый потертый диван, книжная полка… И осколки хрустальной пепельницы на полу, которых тут точно не было, когда я вошел. И… тело.