Позывной Шах, или За тридевять земель

Пролог: Прежний ритм

Цех гудел, как проснувшийся улей, хотя цех-то как раз никогда не спал. Воздух был густ от запаха солярки, металлической пыли и едкой озонной свежести, что оставалась после дуговой сварки. Визжали приводы, с шипением опускались прессы, и сквозь этот промышленный грохот пробивался веселый, нецензурный матерок – такой же неотъемлемый атрибут цеха, как и синие спецовки.

Ринат Жетаев, опершись о массивную сборочную плиту, с холодным спокойствием наблюдал, как его напарник, молодой Витя, извергал на непокорную балку отборные тирады, пытаясь вогнать её на место.

– Да она же, мать её, кривая! – взмылил Витя, отбрасывая молоток.

– Не деталь кривая, а руки из не из того места, – беззлобно бросил Равиль, проходя мимо с кувалдой на плече.

– У меня руки золотые! – возмутился Витя.

– Золотые, но кривые, – не поднимая глаз, вставил Ринат. Он подошёл, отодвинул напарника, провёл ладонью по стыку, оценивая зазор. – Сила – хорошо, но вот голова – лучше. Дай мой добойник.

Несколько точных ударов – и упрямая деталь с глухим стуком встала на своё законное место. В его движениях была та самая математическая точность, что превращала хаос разрозненных узлов в стройный механизм. Его мир был здесь, среди масла и металла, где всё подчинялось логике чертежа и было предсказуемо и надёжно.

Перекур у выхода был похож на заседание парламента. Николай Иваныч, бригадир с лицом, испещрённым морщинами как техкартами, затягивался и хмурился.

– Опять новости… Цены дуют вверх, как на дрожжах. И всё это из-за… – он махнул рукой куда-то на запад.

– Из-за чего, Коля? – подначил Витя. – Чётко скажи.

– Сам знаешь. Брат на брата – это грех. И кому оно надо? Решать надо за столом, а не из «Градов».

Ринат молча слушал, прислонившись к прохладной стене. Равиль, его земляк, стоял рядом, и в его молчании была целая философия.

– Мне брат пишет, – встрял Витя. – Говорит, там люди такие, как и мы. Восемь лет их укропы мочили, а весь мир делал вид, что не видит. А теперь мы туда пришли – и все страны почему-то сразу за мир загорелись.

Николай Иваныч покачал головой:

– Ну и что мы там забыли? Ты вот, Равиль, татарин. Ты, Ринат, казах. Зачем вам эта война русских?

Вопрос повис в воздухе. Все посмотрели на Рината. Тот медленно выдохнул дым.

– Я россиянин, Коля, – тихо, но очень чётко сказал он. – И завод этот – российский. И земля под нами – российская. А значит, и война эта – моя. Потому что если не мы, то кто?

Его слова не звучали вызовом. Это была констатация факта, простая и железная, как та балка, что он только что установил.

***

Вечером дом пах по-другому – душистым паром от варящегося мяса и свежезаваренным чаем. Сирина, его Сирина, ловко расстилала на столе белоснежную скатерть с восточным узором. Ринат, смыв с себя заводскую копоть, чувствовал, как напряжение дня тает, словно воск.

– Папа! – и вот уже к нему липнут, как пчёлы к мёду, три его сокровища. Старшая, серьёзная Зарина, с бантом, съехавшим набок. Ершистая Янина, вечно с книжкой под мышкой. И маленький Серали, который, не говоря ни слова, просто обнимал его за ногу и смотрел снизу вверх большими, бездонными черными глазами, полными обожания.

Он садился во главе стола, и Сирина ставила перед ним дымящийся поднос с бешбармаком. Это был его настоящий, нерушимый мир. Его опора. Его космос.