Остановка

На остановке недалеко от Шумейки сидел было на лавочке инвалид. В селе его окликали пьяницей, бездомным и просто попрошайкой. И нынешний день был тому подтверждением: он ждал приезда очередной маршрутки, с которой бы вышли “люди добрые” и одолжили денег бедному мужику, коего уже и со стариком спутать было не так уж и сложно. Расписания автобусов он не знал, потому был готов сидеть здесь хоть до полуночи.

У людей всегда возникал вопрос: почему бомж этот не сидит у входа в продуктовый круглосуточный магазин, а сидит именно на остановке? – а дело было в том, что его зачастую оттуда выгоняли при первом появлении – надоело всем выдавать ему то деньги в долг, то сигареты. И ведь порой хватало мужику смелости запросить целую рюмку водки. Одна продавщица часто могла сжалиться над ним в своё время; однако она уже как несколько месяцев назад переехала в Маркс с целью найти лучшую жизнь в её-то пятьдесят лет.

Машины тоже здесь не ехали по просёлочной этой дороге, так же редко появляясь здесь из-за ненадобности людей к перемещению из одного поселения в другого: из Энгельса – в Шумейку и обратно; из Маркса – сюда и назад. Было жаркое лето, солнце припекало голову, а потому все те, кому нужно было приехать – приехали; те, кто предпочитали отдохнуть в родном городе, оставались там – на большой земле.

Прошли мимо инвалида два подростка лет эдак двенадцати каждый. Они окинули его, поддразнивая. Только мужик поднял голову – те сразу рассмеялись и пошли себе дальше. Привык уж бездомный к такому нелестному отношению к своей персоне, потому вида и не подал, а молча опустил голову, вздохнул и поправил свою восьмиклинку тёмно-серого цвета, дабы прикрыть глаза тенью или от чужих насмехающихся взглядов.

Но внимание мужика привлёк очередной звук приближающихся шагов… точно мужских и настолько отработанных – без шарканья, – что легко можно было удостовериться в самоуверенности приближающегося человека. Подняв голову, бомж заметил старика лет на двадцать старше его самого, но при этом тот был в отличном расположении духа и тела: не горбатился; все конечности его дышали жизнью и молодостью, несвойственной в его-то годы. Дед был одет в бежевые брюки и такого же цвета рубашку, на ногах красовались сандалии с носками, что немного добавляло комичности к его образу, но – тем не менее – не осуждалось ввиду старости. Он остановился недалеко от инвалида и почтительно склонил голову, как бы приветствуя его. На лице старика сияла улыбка, внушающая доверие и какую-то странную надежду.

Ею решил воспользоваться наш бездомный:

– Дедушка, помогите инвалиду; не оставьте в беде, – начал он, не вставая с места. – Дайте денег… сколько сможете… на покушать. Пожалуйста.

Старик слегка изменился в лице и повернулся к новообретённому собеседнику.

– Инвалиду? А почему же это вы – инвалид, молодой человек?

– Да какой же я “молодой”, дедушка? – спросил он. Инвалид указал на свою трость с грустью на лице.

– Тросточка? – только и всего? а уже в старики себя записываете? – Старик усмехнулся, но даже так выражал какую-то уважительную и дружелюбную почтительность. – Я тоже пару лет назад ходил с тростью. Но уж устал притворяться старым. Внучок мой – мальчонка лет десяти – как-то спросил меня: «Ты, дедушка, говорит, почему с тростью ходишь?» – «Старый, я, говорю, внучек, ноги не держат» – «А что же, говорит, дедушка, руки тебя держат что ли? Да разве ноги не сильнее рук?» – и вот тут меня-то и осенило… Выбросил в окно эту проклятую палку, сковывающую меня, и пошёл. Через боль, через “не хочу” – но пошёл-таки. И только тогда боль ушла, когда здесь (он указал на свой лоб) перестало болеть о годинах моих ушедших.