Серебряный герб - Корней Чуковский

Серебряный герб

Страниц

85

Год

1961

Автобиографическая повесть «Серебряный герб» К.И.Чуковский – это произведение, написанное знаменитым писателем и литературоведом в 1967 году. В основе повести лежит печальная история, которая на самом деле произошла с самим автором, когда он учился в гимназии. Изгнанный из 5-ого класса, герой произведения сталкивается с несправедливостью со стороны учителей и предательством одноклассников. Однако благодаря упорству и поддержке близких он находит в себе силы учиться самостоятельно, становится студентом, журналистом и писателем. В повести множество смешных и светлых эпизодов, которые отражают атмосферу Одессы конца XIX века. Подходит для среднего школьного возраста. Кроме того, в повести можно найти много интересных сцен и образов, которые могут заинтересовать читателя любого возраста.

Читать бесплатно онлайн Серебряный герб - Корней Чуковский

Рисунки Л. Слепкова


Глава первая

Телефон


Зуев высыпал из ранца полдюжины мелких иконок – медных, жестяных, деревянных, бумажных, – разложил их перед собою на парте и стал деловито целовать их подряд, боясь пропустить хоть одну: как бы она не обиделась и не сделала ему какой-нибудь гадости.

Зуев молился недаром: через три или четыре минуты в нашем классе начнётся диктовка, страшная диктовка, которую мы ждали одиннадцать дней.

Одиннадцать дней назад к нам, стуча высокими каблучками, вошёл наш директор Бургмейстер (Шестиглазый, как звали мы его) и, словно читая стихи, сообщил нам своим певучим, торжественным голосом, что господин попечитель учебного округа его сиятельство граф Николай Фердинандович фон Люстих на днях осчастливит наш класс посещением и, быть может, пожелает присутствовать на русском уроке во время диктовки.

Теперь этот день наступил.

Мне особенно жалко Тимошу Макарова, моего лучшего друга, сидящего сзади, наискосок от меня. У него недавно был тиф, и он сильно отстал от класса. Его лопоухое, рыжее от веснушек лицо выражает смертельный испуг.

– Тимоша… погоди… я придумал!

В одну секунду я вытаскиваю у себя из-за пазухи верёвочный хвост от бумажного змея, привязываю к своему башмаку, а другой конец сую Тимоше:

– Привяжи к ноге… да покрепче!

И, покуда он возится с узлами хвоста, говорю:

– Дёрну раз – запятая. Два – восклицательный. Три – вопросительный. Четыре – двоеточие. Понял?

Тимоша весело кивает головой и пыжится сказать мне какое-то слово. Но он заика, и изо рта у него вылетают только две-три буквы и брызги слюны.

Рядом с ним сидит Муня Блохин, маленький, кучерявый и быстрый. Он тотчас ныряет под парту: расширить телефонную сеть.

Не может же он допустить, чтобы таким замечательным изобретением пользовался всего один человек! Нет, за спиной у Тимоши сидит второгодник Бугай. Нужно провести телефон и к нему.

Блохин достает из кармана бечёвку и протягивает её от Тимоши к Бугаю. Тот быстро прикрепляет её к своей правой ноге.

Рядом с Бугаем – Козельский, последний ученик в нашем классе, Зюзя Козельский, плакса, попрошайка и трус.



Нужно провести телефон и к нему, не то он заскулит и захнычет и выдаст нас всех с головой.

За Зюзей Козельским, на «Камчатке», у самой стены сидят знаменитые на всю гимназию губошлепы и лодыри, пучеглазые братья Бабенчиковы. У них кулаки как гири, нужно протянуть телефонные нити и к ним.

– Не забудьте же, – повторяет Блохин. – Раз – запятая, два восклицательный, три – вопросительный, четыре – двоеточие. Поняли?

А Зуев хоть и крестится, хоть и бормочет молитвы, но краем глаза все время поглядывает на меня и на Муню. И вдруг сгребает, как лопатой, всех своих святителей в ранец, срывает у себя с шеи шнурок и, опустившись на колени под партой, хозяйственно привязывает его к моему башмаку.

В нашем классе я считался чемпионом диктовки. Не знаю отчего, но чуть не с семилетнего возраста я писал без единой ошибки самые дремучие фразы. В запятых не ошибался никогда.

По другим предметам я бывал зачастую слаб, но по русскому языку у меня была сплошная пятерка, хотя и случалось, что тут же, по соседству с пятёркой, мне ставили в тетрадку единицу – за кляксы. Писать без клякс я тогда не умел, и все мои пальцы после каждой диктовки обычно были измазаны чернилами так, словно я нарочно совал их в чернильницу.