Эхо Преисподней

Темнота и дождь словно сговорились, чтобы укутать заброшенную психиатрическую больницу “Эхо тишины” в плотный, непроницаемый саван. Ветер, завывая в проемах разбитых окон, казался голосом заблудших душ, обреченных вечно блуждать по ее мрачным коридорам. Детектив Майлз Кеннеди, промокший до нитки, остановил свой видавший виды Ford Crown Victoria у покосившихся ворот, словно устыдившись, что привел столь заслуженный автомобиль к столь жуткому месту. Он долго смотрел на облупившийся фасад здания, словно вчитываясь в его историю, написанную потрескавшейся краской, выбитыми стеклами и паутиной, густо оплетающей все углы. Лунный свет, пробиваясь сквозь низкие, тяжелые тучи, то и дело выхватывал из темноты фрагменты былого величия: парадные колонны, покосившийся портик, окна, зияющие черными глазницами, словно пустые глазницы мертвеца. “Эхо тишины”, когда-то место надежды и исцеления, где люди отчаянно пытались найти выход из лабиринтов своих разумов, теперь манило лишь холодом, зловещим молчанием и леденящими душу легендами.

Майлз вздохнул, поправил кобуру под промокшим, тяжелым плащом и, выбравшись из машины, ощутил как пронизывающий холод проникает сквозь одежду, заставляя его невольно поежиться. Он направился к массивным воротам, изготовленным из кованого железа, с некогда внушительными, но теперь давно поржавевшими и сломанными деталями. Цепь с замком, висевшая на одной петле, давно сдалась под натиском времени, и ворота легко поддались под его напором. Переступив порог, он почувствовал, как густой, спертый воздух проникает в легкие, наполняя их смесью затхлости, пыли, плесени и чего-то еще, неуловимо жуткого, что вызывало неприятное покалывание в носу. Это был запах смерти, оставленный здесь в стенах много лет назад.

– Ну, вот и я, – пробормотал он себе под нос, его голос звучал непривычно громко и как-то неуместно в этой мертвой тишине. Он вытащил из кармана небольшой, но мощный фонарик, щелкнул выключателем, и луч света заскользил по внутреннему двору.

Фонарик в его руке нервно метался по коридору, освещая обвалившуюся штукатурку, исписанные непонятными символами стены, где, судя по всему, пациенты пытались выразить свой внутренний мир, груды разбросанной мебели, покрытой толстым слоем пыли, и местами торчащие из пола гвозди. Звуки капающей воды, доносившиеся из разных уголков здания, и далеких завываний ветра, которые словно насмехались над его присутствием, усиливали чувство тревоги и одиночества. За последние несколько месяцев в окрестностях бесследно исчезло несколько человек, и все нити, хоть и туманно, но вели к этому жуткому месту. Полиция, по большей части, предпочитала не соваться в “Эхо тишины”, списывая пропажи на сбежавших бродяг, которых, по слухам, здесь не мало, но Майлз, упрямый до мозга костей и с обостренным чувством справедливости, не верил в совпадения. Его интуиция, выкованная годами работы в убойном отделе, кричала ему, что здесь что-то нечисто.

Он двинулся вперед по длинному, мрачному коридору, заглядывая в каждую палату, пытаясь не наступать на осколки стекла и остатки штукатурки. Пустые, они представляли собой мрачное зрелище – расшатанные, скрипящие кровати с покосившимися металлическими спинками, перевернутые тумбочки с вывалившимися ящиками, клочья пожелтевших обоев, свисающие со стен словно кожа старого зверя, и грязные матрасы, лежащие на полу. В одной из палат он наткнулся на истерзанный дневник, переплет которого развалился на части, а страницы были покрыты пятнами, похожими на кровь и плесень. Он лежал на полу рядом с разбитым оконным стеклом, словно кто-то в отчаянии выбросил его, или наоборот, обронил, когда пытался сбежать. Майлз присел на корточки, осторожно подобрал дневник, и пожелтевшие, пожухлые страницы зашелестели в его руках, словно пересохшие листья на ветру.