Психология насилия

Насилие – это одержимость[1] адресованная другому[2].

Корень насилия – импульсивное убеждение в том, что другой просто обязан знать, помнить, хотеть, верить и соблюдать что-то абсолютно необходимое, нужное и очевидное «для всех»[3]. Импульс насилия – это перевод из регистра желания в необходимость и недопустимость неподчинения. Насмешка над непониманием этой «истины» – тоже насилие. Насилие – это способ навязчивости, способ делегировать то, чем другой должен быть одержим. И чем в меньшей степени жертва на это способна – тем сильнее убеждение и тяга к насилию.

«Ты должен не просто знать очевидное для меня, но и соблюдать. А поскольку ты не можешь оценить важность, я эту твою важность беру на себя и “вбиваю в тебя”. Вбиваю настолько сильно, насколько принять всю важность навязанных истин ты не способен».

Для насилия не существует неспособности, неготовности, нежелания – это только формы протеста, и их необходимо сломить. То есть в ситуации, вызывающей агрессивный импульс, адресатом буквально всего происходящего является «я» насильника.

«Ты специально это делаешь, чтобы меня позлить!» – так «разоблачается» намерение жертвы.

Как, например, объяснить терроризм согласно предлагаемой модели? Логика террориста, следующая:

«Я верю и моя вера сильна настолько, насколько на это знание, убеждение не способен тот, к кому я адресуюсь. И это заражает меня уверенностью за двоих: за себя и за того, к кому обращена расправа. Его неспособность понять или разделить мои ценности делает меня только уверенней, свободнее от сомнения и морали».

Насилие – это парадоксальный способ уверенности за счет жертвы, способ самоутешения, куда другой вовлечен неприемлемым для себя образом. В насилии все подчинено этой цели, а средства, к которым прибегают, словно бы размываются, становятся несущественными. Насилие размывает черты происходящего:

«То, к чему я прибегаю, неважно до тех пор, пока у меня есть уверенность». Например, мать кричит на ребенка не потому, что рассчитывает до него докричаться. Он не станет внимательнее: ему помешает испуг. Этот крик – голос бессилия, который поддерживает мать[4].

Не только для терроризма характерно совпадение логики насильника, но и, например, у новообращенного[5]. Возражения, сомнения и неодобрение лишь подпитывают веру таких людей, иногда доводя до религиозного экстаза.

Есть такой вид насилия, когда очевидная цель не преследуется, где партнера или ребенка изводит страданиями якобы жертва. Так, жалобы жены на то, как жестоко обошелся с ней муж 7 лет назад, приносят страдания более очевидные, чем те, на которые она ссылается. И дело тут не в простой подмене позиций, а в более глубокой природе насилия – желании занять обе роли процесса: объединить в себе и жертву, и мстителя за страдания. Таким образом, реальную жертву лишают естественного права страдать, обижаться, винить, объяснять. Жертва как бы вымещена из процесса, она лишена прав и атрибутов, низведена до положения безмолвного объекта.