Первый учитель. Повести - Чингиз Айтматов

Первый учитель. Повести

Страниц

115

Год

2024

Герои книг Чингиза Айтматова (1928–2008) представляют собой образцы мужества, стойкости и бескорыстия, обладая глубокими чувствами к любви, дружбе, красоте окружающей природы и богатым культурным наследием своего народа.

Одним из ярчайших персонажей является молодой красноармеец Дюйшен, центральная фигура повести «Первый учитель» (1962). Он отправляется в киргизский аил с миссией — образовать новое поколение, несмотря на все трудности. Дюйшен проявляет изобретательность и преданность делу, превращая заброшенную конюшню в учебное заведение, где маленькие сердца и умы начинают познавать мир знаний. Интересный поворот судьбы ждет его ученицу Алтынай, девочку-сироту, которая оказывается вынужденной покинуть родное село, будучи выданной замуж в соседний аил. Как сложатся их судьбы на фоне социальных изменений и личных драмах, остается вопросом, который на протяжении всей повести вызывает глубокие размышления.

В дополнение к этому произведению, в сборник также включена повесть «Белый пароход», в которой раскрываются темы мечты, надежды и поисков смысла жизни. В ней читатели встретят множество трогательных моментов, показывающих, как важны человеческие связи и как они могут вдохновить на преодоление трудностей. Айтматов, обладая уникальным стилем и глубоким эмоциональным выражением, создает мир, в который хочется возвращаться снова и снова, оставляя в сердце читателей светлые воспоминания о жизни и ее вечных ценностях.

Читать бесплатно онлайн Первый учитель. Повести - Чингиз Айтматов

© Айтматов Ч. Т., насл., 2024

© Власова А. Ю., ил. на обл., 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Первый учитель

Я открываю настежь окна. В комнату вливается поток свежего воздуха. В яснеющем голубоватом сумраке я всматриваюсь в этюды и наброски начатой мною картины. Их много, я много раз начинал все заново. Но о картине в целом судить пока рано. Я не нашел еще своего главного, того, что приходит вдруг так неотвратимо, с такой нарастающей ясностью и необъяснимым, неуловимым звучанием в душе, как эти ранние летние зори. Я хожу в предрассветной тиши и все думаю, думаю, думаю. И так каждый раз. И каждый раз я убеждаюсь в том, что моя картина –  еще только замысел.

Я не сторонник того, чтобы заранее говорить и оповещать даже близких друзей о незаконченной вещи. Не потому, что я слишком ревниво отношусь к своей работе, –  просто, мне думается, трудно угадать, каким вырастет ребенок, который сегодня еще в люльке. Так же трудно судить и о незавершенном, невыписанном произведении. Но на этот раз я изменяю своему правилу –  я хочу во всеуслышание заявить, а вернее, поделиться с людьми своими мыслями о еще не написанной картине.

Это не прихоть. Я не могу поступить иначе, потому что чувствую: мне одному это не по плечу. История, всколыхнувшая мне душу, история, побудившая меня взяться за кисть, кажется мне настолько огромной, что я один не могу ее объять. Я боюсь не донести, я боюсь расплескать полную чашу. Я хочу, чтобы люди помогли мне советом, подсказали решение, чтобы они хотя бы мысленно стали со мной рядом у мольберта, чтобы они волновались вместе со мной.

Не пожалейте жара своих сердец, подойдите поближе, я обязан рассказать эту историю…

Наш аил Куркуреу расположен в предгорьях на широком плато, куда сбегаются из многих ущелий шумливые горные речки. Пониже аила раскинулась Желтая долина, огромная казахская степь, окаймленная отрогами Черных гор да темной черточкой железной дороги, уходящей за горизонт на запад, через равнину.

А над аилом, на бугре, стоят два больших тополя. Я помню их с тех пор, как помню себя. С какой стороны ни подъедешь к нашему Куркуреу, прежде всего увидишь эти два тополя, они всегда на виду, точно маяки на горе. Даже и не знаю, чем объяснить, –  то ли потому, что впечатления детских лет особенно дороги человеку, то ли это связано с моей профессией художника, –  но каждый раз, когда я, сойдя с поезда, еду через степь к себе в аил, я первым долгом издали ищу глазами родные мои тополя.

Как бы высоки они ни были, вряд ли так уж сразу можно увидеть их на таком расстоянии, но для меня они всегда ощутимы, всегда видны.

Сколько раз мне приходилось возвращаться в Куркуреу из дальних краев, и всегда с щемящей тоской я думал: «Скоро ли увижу их, тополей-близнецов? Скорей бы приехать в аил, скорей на бугорок к тополям. А потом стоять под деревьями и долго, до упоения слушать шум листвы».

В нашем аиле сколько угодно всяких деревьев, но эти тополя особенные: у них свой особый язык и, должно быть, своя особая, певучая душа. Когда ни придешь сюда, днем ли, ночью ли, они раскачиваются, перехлестываясь ветвями и листьями, шумят неумолчно на разные лады. То кажется, будто тихая волна прилива плещется о песок, то пробежит по ветвям, словно незримый огонек, страстный, горячий шепот, то вдруг, на мгновенье затихнув, тополя разом, всей взбудораженной листвой шумно вздохнут, будто тоскуя о ком-то. А когда набегает грозовая туча и буря, заламывая ветви, обрывает листву, тополя, упруго раскачиваясь, гудят, как бушующее пламя.