Амазонка (сборник)

Заходите, заходите, месье! Добрый день! Да, месье, старые вещи. Спасибо, конечно, на добром слове, месье. Антиквар, салон, хе-хе, – слишком красивые слова для меня и моего магазинчика. Лавка старья, месье, – так-то будет вернее, а дядюшка Поль, стало быть, старьевщик, месье.

Конечно, месье, все, все можно трогать руками.

Шпага, месье. Нет, не думаю, месье. Девятнадцатый век. В те времена вопросы чести решали уже с пистолетами, месье. Вон, с полгода назад у меня один американец купил рапиру восемнадцатого века. Той, может, и взаправду дрались. А эта, навряд ли. Да! Просто полагалась к мундиру.

А вот эта кираса, месье, эта боевая. Может, и наполеоновского гвардейца. Даже скорее всего, месье. В таком случае, конечно, помнит Императора. Гляньте – здесь сбоку, слева вмятина. Сдается мне, что от казачьей пики, месье.

А это вот картуз офицерский. Германский, месье. Первая мировая. Вон, дырка в тулье, а на изнанке подтеки бурые. Может, и пот, месье, а может и кровушка. Где-то гниют сейчас, хе-хе, его косточки.

Да уж, сколько лет, месье. Дай Бог памяти, почитай уж пятьдесят с лишком лет здесь торгую. Лавка-то мне от отца досталась, а ему – от его отца, моего деда, стало быть. Зимой езжу по деревням, собираю старый хлам, а летом здесь стою. С пятнадцати лет, месье. Как отец помер. Так что вся моя жизнь тут прошла среди вещиц старых, свой век отживших. Вроде бы никому уж и не нужных, а ведь, поди-ка, заходит народ, перебирает этот хлам, покупают чего-то. Всегда у дядюшки Поля деньжонки на овощное рагу да баранью котлетку да стаканчик винца да табачок водились. Тянет людей сюда, а чего тянет и сами сказать не умеют.

В старых вещах, прошедших через множество рук, есть что-то, месье, чего не сыщешь в новых. Дух от них идет какой-то. Будто они чего-то рассказать рвутся.

Привезешь, бывало, фургон со старьем, сидишь потом вечерами, перебираешь. Что сразу же на продажу, что подклеить, подправить, подчистить. Иной раз так задумаешься над какой-нибудь вещицей. Кто ей владел? Да, как и когда жил? Очнешься потом – как будто возвернешься, Бог знает, откуда.

Это, конечно, правильно, что в церкви говорят. Что душа, мол, после смерти к престолу Всевышнего летит. Только мне, порой, сдается, что так это, да не совсем так. Ну, жил человек, сколько ему отмерено.

Думал, мечтал, чего-то любил, чего-то не любил, но всегда его вещи окружали. Бездушные, вроде бы, или – как это по-книжному – неодушевленные. Ан, нет! Чувствуют они, все чувствуют, месье. Отношение к себе чувствуют. Эти, как их, имоции. Впитывают они эти самые имоции, как, скажем, дерево лак. Укумулируют. Умрет человек, а что-то от него в вещах остается.

Вот вы усмехаетесь, месье, – вот, скажете, дядюшка Поль в фелософию ударился. А ведь, правда, месье. Помню, как-то мне комодик попался. Аккуратный такой. Так, бывало, в какой его угол не поставь, а он все норовил острым краем в бок сунуть. Синяк посадить. Я его потом в чулан, от греха подальше, убрал. Так, не поверите, месье, мыши из чулана подчистую ушли. Как, скажем, корова языком слизнула.

Восемнадцатый век, месье. Нет, конечно, матрац перетянут, да и пружины новые, но дерево и основа из того времени, месье.

Вот, скажем, месье, эта кровать. Уж настолько обыденная вещь, в любом доме есть, а кровать – она не просто кровать. Кровать, она душе отдохновение дает. Вот, скажем, вечером ложишься спать, согреешься под одеялом, глядь, все дневные заботы потихоньку так и отступают. Лежишь и думаешь – да и Бог с ними! Оставлю-ка все мысли свои до утра! Так и забудешься сном. А утром, вроде, как и по-другому на мир смотришь. Вроде как аптемистичнее, что ли. Недаром говорят, что пока человек спит, душа покидает тело да и странствует в весях, стало быть. Отдыхает, стало быть, от бренности тела нашего да забот низменных. Ей, бедняжке тоже, небось, нелегко с нами – все бежим, торопимся куда-то. Ей, небось, тоже отдых требуется. Так что, месье, я так считаю, что сон он не только телу отдых дает. Он душу нашу лечит.