Жизнь Василия Фивейского - Леонид Андреев

Жизнь Василия Фивейского

Страниц

50

Год

2010

Уникальность: Жизненная история Василия Фивейского, погруженного в безысходность и загадки.

Василий Фивейский - невероятно загадочная личность, жизнь которого провляла под тенью суровой и непостижимой судьбы. С самого детства он был обречен нести на своих плечах нестерпимое бремя горя, печали и непредсказуемых незгод, которые оставляли красноватые рубцы его душевной боли. Его окружала атмосфера особенной одиночества, словно он был самой отдаленной планетой в бескрайнем пространстве, а воздух, который он дышал, печально пропитан был тлью и опустошительной темнотой, словно невидимое прозрачное облако, несущее мгновенную гибель.

Но несмотря на всевидящую траурную обстановку, Василий не сдавался. Он продолжал искать свой путь в этом безжалостном мире, настойчиво пробивая себе дорогу сквозь лабиринты загадок и неведомых проклятий. В его сердце горел огонь творчества, который освещал путь к истине и помогал встретить вдохновение даже в самых темных уголках бытия. Его болезненное бытие являлось источником неповторимой изысканности и магии, которую он воплощал в своих творениях.

Василий Фивейский был уникальным художником, создавшим необычайные произведения искусства, отражающие глубину его пережитых страданий и точность его собственных ошибок. Каждый его шедевр был своего рода криком души, надрывающейся от непостижимых преград и необъяснимых пристрастий.

Жизнь Василия Фивейского - это история непрерывной борьбы, искусства и самопознания. Он поднялся на вершину своих собственных страстей и душевных мук, преодолевая каждую трудность и препятствие. Его талант был неукротим, а его творческая энергия - бесконечна.

В Итоге, Василий Фивейский стал символом выживания и превосходства духа над физическими телесными ограничениями. Его история стала предметом восхищения и анализа для многих исследователей. Все это делает его неповторимым и вечным в мире искусства и человечества.

Читать бесплатно онлайн Жизнь Василия Фивейского - Леонид Андреев

[1]

I

Над всей жизнью Василия Фивейского тяготел суровый и загадочный рок. Точно проклятый неведомым проклятием, он с юности нес тяжелое бремя печали, болезней и горя, и никогда не заживали на сердце его кровоточащие раны. Среди людей он был одинок, словно планета среди планет, и особенный, казалось, воздух, губительный и тлетворный, окружал его, как невидимое прозрачное облако. Сын покорного и терпеливого отца, захолустного священника, он сам был терпелив и покорен и долго не замечал той зловещей и таинственной преднамеренности, с какою стекались бедствия на его некрасивую, вихрастую голову. Быстро падал и медленно поднимался; снова падал и снова медленно поднимался, – и хворостинка за хворостинкой, песчинка за песчинкой трудолюбиво восстановлял он свой непрочный муравейник при большой дороге жизни. И когда он сделался священником, женился на хорошей девушке и родил от нее сына и дочь, то подумал, что все у него стало хорошо и прочно, как у людей, и пребудет таким навсегда. И благословил Бога, так как верил в него торжественно и просто: как иерей и как человек с незлобивой душою.

И случилось это на седьмой год его благополучия, в знойный июльский полдень: пошли деревенские ребята купаться, и с ними сын о. Василия, тоже Василий и такой же, как он, черненький и тихонький. И утонул Василий. Молодая попадья, прибежавшая на берег с народом, навсегда запомнила простую и страшную картину человеческой смерти: и тягучие, глухие стуки своего сердца, как будто каждый удар его был последним; и необыкновенную прозрачность воздуха, в котором двигались знакомые, простые, но теперь обособленные и точно отодранные от земли фигуры людей; и оборванность смутных речей, когда каждое сказанное слово круглится в воздухе и медленно тает среди новых нарождающихся слов. И на всю жизнь почувствовала она страх к ярким солнечным дням. Ей чудятся тогда широкие спины, залитые солнцем, босые ноги, твердо стоящие среди поломанных кочанов капусты, и равномерные взмахи чего-то белого, яркого, на дне которого округло перекатывается легонькое тельце, страшно близкое, страшно далекое и навеки чужое. И много времени спустя, когда Васю похоронили и трава выросла на его могиле, попадья все еще твердила молитву всех несчастных матерей: «Господи, возьми мою жизнь, но отдай мое дитя!»

Скоро и все в доме о. Василия стали бояться ярких летних дней, когда слишком светло горит солнце и нестерпимо блестит зажженная им обманчивая река. В такие дни, когда кругом радовались люди, животные и поля, все домочадцы о. Василия со страхом глядели на попадью, умышленно громко разговаривали и смеялись, а она вставала, ленивая и тусклая, смотрела в глаза пристально и странно, так что от взгляда ее отворачивались, и вяло бродила по дому, отыскивая какие-нибудь вещи: ключи, или ложку, или стакан. Все вещи, какие нужно, старались класть на виду, но она продолжала искать и искала все упорнее, все тревожнее, по мере того как все выше поднималось на небе веселое, яркое солнце. Она подходила к мужу, клала холодную руку на его плечо и вопросительно твердила:

– Вася! А Вася?

– Что, милая? – покорно и безнадежно отвечал о. Василий и дрожащими загорелыми пальцами с грязными от земли нестрижеными ногтями оправлял ее сбившиеся волосы. Была она еще молода и красива, и на плохонькой домашней ряске мужа рука ее лежала как мраморная: белая и тяжелая. – Что, милая? Может быть, чайку бы выпила – ты еще не пила?