Другой глобус

Наверное, я умер, пока летел от входной двери самолета до бетонной площадки под ней. Последнее, что запомнилось «по эту сторону» – звук выстрела, сильный удар в затылок и вдруг устремившаяся на меня бетонная плита, за секунду до того остававшаяся неподвижной…

Мое путешествие закончилось, так и не начавшись, когда в проходе между рядами возник человек с автоматом, голова которого со всех сторон заросла густой, черной шерстью, удлиняющейся от места предполагаемого подбородка почти до пояса. Сквозь эти заросли с трудом пробивались уши, нос и угадывались проблески глаз, словно глаза хищника, следящего за добычей из глубокой норы. Человек останавливался перед каждым рядом кресел, не спеша переводя взгляд с одного пассажира на другого. Он выбирал первую жертву. Двое его сообщников стояли в начале и в конце прохода.

Перед этим в салоне были слышны переговоры, которые кто-то снаружи пытался с ними вести по громкой связи – кажется, они специально сделали так, чтобы нам все было слышно. Они требовали 200 миллионов долларов и свободный вылет из аэропорта. Экипаж обещали отпустить, когда прилетят – ясное дело, чтобы не сбили сразу после вылета. С той стороны ответили, что им нужно время, чтобы собрать такую сумму наличными и доставить ее к самолету. Я тогда понял, что они готовят штурм и просто пытаются выиграть время. И террористы наверняка тоже это поняли. Они ответили, что через тридцать минут начнут расстреливать пассажиров – по одному через каждые пять минут.

Тридцать минут заканчивались и человек с автоматом медленно шел по проходу, внимательно оглядывая один ряд пассажиров за другим из зарослей своей «норы» – выбирал первую жертву. Он остановился перед рядом, где я сидел на крайнем кресле, у прохода, и направил на меня автомат – наверное целенаправленно выбирал самого маленького и тщедушного из всех пассажиров. Я не испытал страха – вообще ничего. Даже сам удивился. Просто, пока волосатый тащил меня по проходу, понял, что побродить по Вольтерре, Монтериджони, Губбио, Тоди и другим итальянским средневековым городкам, куда я собственно и собирался отправиться, мне уже не удастся – во всяком случае, в этой жизни…

Я еще успел вспомнить эпизод, который наблюдал в тот единственный раз, когда зашел в церковь. Священник пытался успокоить женщину, у которой умерла какая-то родственница, кажется, сестра. Они голосили одновременно и монотонно, она – отчаянно-истерически, он – увещевательно-назидательно. Вдруг священник стал злым и закричал громко, как на службе, чтобы слышно было и в последних рядах:

– Дура! Себя пожалей, а не ее! Ты что, думаешь, ей здесь лучше было бы? Ей там лучше!

Это воспоминание возникло в моей голове, словно вошло в нее вместе с пулей, пока приближающаяся бетонная плита стремительно заполняла собой мое сознание, вытесняя из него все остальное… Но я так и не знаю, чем это кончилось, потому что все исчезло – и раскрытая дверь самолета, и рука, державшая меня за воротник, и бетон внизу, и звуки. Все это словно осталось за захлопнувшейся дверью…

***

Не могу сказать, как я там оказался. Этот город возник из ничего, как сон, – а разве кому-то удавалось точно зафиксировать момент начала сна? Помню только, что даже там у меня промелькнула мысль о какой-то нереальности, сказочности всего, что меня окружало…