Егеря шли за ним всю ночь по следу, с собаками и он, вымотавшийся до предела, упал часов в девять под сосенку, и прислушиваясь, стал готовиться к последнему бою. Лес притих, будто прислушиваясь вместе с Мишкой к треску сушняка под сапогами преследователей и рычанию овчарок.
Замолкли птицы и только заполошно верещали сороки, извещая остальных обитателей леса о том, что группа двуногих с оружием ломится через чащу, не разбирая дороги.
Два аккумулятора, давали надежду, продержаться полчаса наверняка. А больше Мишке было и не нужно. Выбрав холмик, он залег на краю полянки, заросшей молодняком и, расчистив от травы предполагаемый сектор стрельбы, выложил перед собой обе «Оспы».
Немцы шли за ним по пятам и уже через пять минут первый кинолог с овчаркой на поводке, выскочил на полянку заросшую подлеском. Пес хрипел, удерживаемый немцем и с треском проламывался сквозь прошлогоднюю траву. Эту «сладкую парочку» Мишка сжег двумя короткими импульсами с каким-то садистским удовольствием:
– Получи, фашист, гранату от советского солдата!– Вспомнил он расхожую фразу и, сплюнув, отполз за гранитный валун, торчащий у него за спиной.
Прожженная насквозь овчарка, скулила, барахтаясь в траве и бежавшие следом за кинологом егеря, на открытое пространство выбегать, не рискнули. Залегли и затаились. Раздалось несколько резких свистков – это офицеры отдавали команды:
– «Обойдут с флангов. Живьем взять хотят»,– подумал Мишка, не разбирающийся в системе сигналов свистом, но и без этих знаний он понял, что они означают. Немцы не стреляли.
– Хрен вот вам, козлы,– процедил он сквозь зубы и выцепив взглядом равномерно шарахающуюся траву, влепил туда «тройкой», устроив Аутодафе еще одному нерасторопному егерю.
Сухая трава вспыхнула погребальным костром, и в его пламени немец завизжал так, что у Мишки волосы зашевелились на голове:– «Жуткая хрень – эта Оспа»,– подумал он, а немцы по-прежнему не стреляли, шурша слева и, справа от него:
– «Сколько их всего там?»– Мишка взглянул на часы мельком.– «Вроде уже время "Ч". Пора бы уже. Еще бы минут пять продержаться»,– сжав в каждой руке по «Оспе», он перебежал к примеченной вековой сосне и, укрывшись за ее стволом, достал мелькнувшего егеря в камуфляже.
Немец вломился живым факелом в заросли сосняка и папоротника, молча, с хрустом обламывая сухостойные хворостины и замирая в них:
– «Повезло придурку, сразу загнулся»,– подумал Мишка, и ему стало жаль, горящий уже в трех местах по его вине лес:
– «Хрен эти козлы тушить станут»,– вздохнул он. Еще двоих Мишка расстрелял в упор, когда они уже прыгнули на него, выскочив в своих маскхалатах чуть ли не из-под его ног, когда он собрался снова сменить позицию.
Перепрыгнув через убитых и стреляя во все, что шевелится, Мишка с новыми силами, попытался оторваться от преследователей, и тут ему подломило ноги, будто огромным прутом металлическим, кто-то с размаху врезал по ним, и он полетел, кувыркаясь через голову. Придя в сознание, увидел склонившееся над ним лицо в фуражке:
– Отпусти оружие. Сопротивление бессмысленно,– сказал офицер по-русски, медленно, почти по слогам и Мишка попытался повернуть голову влево, чтобы взглянуть на руку, но это ему не удалось. Голову держали жесткие ладони, и Мишка плюнул в склоненное над ним лицо. Лицо отшатнулось, поймав плевок, а сидящий на груди у Мишки егерь в пестрой куртке, хлестнул его по щеке зло, но аккуратно.
