Время зверя

Когда горел город, когда изрыгаемое вулканом пламя уносило в небытие жизнь целой эпохи, родился второй зверь хаоса. Он должен быть стать на службу той силе, что всегда противостоит прогрессу разума, той, которая питается низменными человеческими страстями и пороками и стремится низвергнуть мир в пучину безумия и насилия, враг порядка, ненавистник всего созидающего. Зверь должен быть нести страх и смерть, ужас и разрушение, мор и болезни, но он воспротивился своей судьбе.

Выдержав пытки голода, муки помутившегося разума, терзавшие его в течение многих веков, он сохранил в себе человечность и ушёл в никуда, чтобы в решающий час вернуться и объявить войну своему хозяину.

Пламя того пожара давно кануло в лету, а потом наступила новая эпоха. Наша эпоха заступила на пост. И сейчас, где-то там далеко, на юге, первородный зверь хаоса медленно и тяжело ступает по песку красной пустыни своими когтистыми лапами, свирепо и равнодушно оглядываясь по сторонам. Отсюда, из-под его лап, по всей земле расходятся мор и болезни, отсюда из-под его когтей расползаются демоны, несущие погибель всему живому. Время и ход истории не имеют здесь никакого значения, только вечность проходит в палящей пустоте небес, не начинаясь ниоткуда и не оканчиваясь ничем.

Сэм отрешённо сидела на краю пустыни и разглядывала кроваво-красный пейзаж. Приближалось время заката, и заходящее солнце уже напитало небеса алым цветом, пронизало всю толщу, до самой земли, остывающими лучами. Неподвижный воздух нависал своей тяжестью над пустыней, и никого не было вокруг на километры вокруг, только кривые, обречённые погибать без воды деревца да засохшие комья травы напоминали о том, что где-то ещё есть жизнь. Сэм не двигалась с места, и только губы её шевелились беззвучно, ведя безмолвные разговоры в полной тишине. Потом она взяла в руки кисть и, зачерпнув алой краски, нанесла на холст несколько размашистых мазков.

– Как передать всю глубину заката, если алое на небе и красное на земле перемешались, став одним целым, одним растянувшимся до бесконечности в пространстве холстом? – думала она. – Красная, как кровь, пульсирующая, как жизнь, эта пустыня дышит, смотрит, говорит со мной.

Она приезжала сюда каждое утро и, разложив холст и краски, отрешённо наблюдала за тем, как огненный диск солнца перемещается по пронзительно синему небу, как великолепные краски дня сменяются закатом, а потом во всей пустыне наступает ночь и приходит всеобъемлющая пустота. Каждый день она испытывала себя на прочность, оставаясь здесь после заката, дожидаясь, пока ночь не сгустится вокруг неё до черноты. Когда приходила тьма, вокруг неё разносились шорохи, неясные перешёптывания слышались вокруг – пустыня говорила с ней. И тогда она, превозмогая накатывавшее оцепенение, поднималась с места, садилась за руль, заводила машину и уезжала в город, подсвечивая фарами темноту ночи.

– А что, если машина однажды не заведётся? – вздрагивала она, когда багровый шар солнца скрывался за горизонтом, и последний закатный луч потухал в небе. – Что, если мотор сломается или кончится бензин?

– Тогда тебе придётся ночевать в пустыне, – отвечала она сама себе, или это безмолвный собеседник нашёптывал свои речи прямо ей в ухо?