Безмолвие

Я расскажу вам одну и ту же историю. Несколько раз. Нет, то будет не диктовка с повторением слов, как на уроках в школе. Вы не успеете уловить на лету слова «диктора» и записать их. Ведь роль учителя в нашей школе жизни продолжает исполнять «история» – о том я не устану повторять. Вселенной отмерено время очередности, в которое учитель вновь и вновь диктует предначертания судеб. Не бестолковая череда обстоятельств, в которых люди принимают единственно предначертанное решение, но вызов к поступкам, за которые нести ответственность поколениям. А мы вольны записать в своей книге жизни слова, что могли бы воплотить в дело, но по большой собственной рассеянности, топим их в безмолвии вечности. Мы – нерадивые ученики, что подняли иголку шариковой ручки лишь окончив начертание крайнего слова, продиктованного учителем; вслушиваемся, ожидаем второго шанса на повторение предложения. Но поздно, «история» не повторяется, как мы того хотим. Она, опытный экзаменатор, огласит итоги диктанта в момент, когда не ожидают.

И я не учитель, не орудие фортуны, что крутит колесо со сбывшимися предсказаниями. Стечение обстоятельств для одних – продиктованы последствиями действий других. Я человек, глазом одним смотрящий на прошлое, но в ушах различающий крики чаек из настоящего. Птицы, питающиеся трупами морских обитателей, столь же истошно кричали и в прошлом.

28 октября 1955 года, бухта Севастополя.

Волны бегут не с горизонта. Они видны простой полоской между черно-синим множеством мутной взвеси и матово грязной дымкой неба. Горизонт окрашен в монотонный цвет моря, поглощает корабли из виду. Волны рождаются не там. Они появляются в нашей голове. Насколько хватает глаз, различаем зарождение их из глади морской. Покуда хватит терпения, доводим переливистое вспенивание от момента «рождения» до трагической гибели – где, разбиваясь о скалы, волны рассыпаются брызгами о берег. Ещё мгновение, и капли высохнут на камнях, не оставляя следа от длительного пути из недр морских. Бессмысленное и бесконечное занятие.

Занятие бестолковое, как стояние на вахте матроса Ивана Науменко, в октябрьский вечер послевоенного 1955 года. Из всех боевых кораблей Севастопольской бухты он нес службу на древнем трофейном линкоре, гордо величавым «флагманским», а по сути, учебно-опытном корыте. День в море – семь на ремонте. Из всех караульных постов ему достался самый не интересный, тот, что смотрит на береговую линию с госпиталем. Из всех смен ему досталась та, что закрывает ужин. Придется вновь есть почти остывшую баланду. Хуже стоять в смену, завершающую сутки в полуночи, когда посты обходит вахтенный офицер.

Первые полгода службы на корабле Ивана ставили на вахту при кубрике. Так командиры берегли вчерашних школьников от шквальных ветров палубы, подготавливали их к боевой службе. Науменко отлично помнит последнюю смену для «малышей».

– Стой. Не выпущу! – Юнга Науменко преградил выход на палубу служилому детине. У того через месяц списание на берег, пять лет на корыте за спиной. Что ему до сопляка, охраняющего тапочки.

– Уйди, дурак, мне покурить надо! – Замахнулся нарушитель ночной тиши.

– Не положено! – Запротестовал юнец. Он вспоминал, как земляк Гера хвастался, что прихватил с собой кое-какие медикаменты. Мазь от синяков очень пригодится через мгновение.