Храм Равновесия Тьмы и Света

Хур узнал правду раньше, чем научился бояться темноты.

Его семья называла себя Лекарями. Для тех, кто приходил к ним днём с кровоточащими ранами и лихорадочным блеском в глазах.

Но когда солнце уходило за горизонт, а тени начинали оживать, в скрипе половиц и шорохах звучало их истинное имя.

Стражи Равновесия.

Они лечили тело, но хранили нечто большее.

Пулад. Его отец, не расставался с посохом, в котором древесина соединялась с драконьей костью. Это был не просто инструмент, а продолжение воли, выкованной судьбой.

В пять лет Хур впервые увидел, как мир трещит по швам.

Отец ударил посохом – воздух разломался, и в тёмных расщелинах засияли сотни желтоватых глаз, сливающихся в мерцающее скопление, устремлённое на мальчика.

– Видишь? – сказал Пулад. – Мир – старая одежда, вечно рвущаяся по швам. А мы игла с ниткой, что её чинит.

Хур быстро понял, вопросы здесь – как раскалённые угли. Лучше молчать и не знать, чем обжечься на ответе.

Иногда ночью Хур просыпался от шёпота.

Отец стоял посреди комнаты и говорил с пустотой.

В ответ раздавались шипение, звон и бульканье. Звуки, горячие, ледяные и мокрые одновременно.

А утром на полу находили странные гостинцы. То чёрные цветы с жилами вместо прожилок. То зуб с загадочными письменами, которые больно было разглядывать. То песок, который полз вверх по стенкам чаши, будто время текло в обратную сторону.

Мать, Лира, собирала эти ночные дары с привычной улыбкой, будто разбирала подарки от дальних родственников.

Её сад за домом жил своим ритмом.

Там цвели странные цветы. Они вздрагивали и распускались исключительно под луной. Их лепестки, нежные веки спящих, трепетали в лунном ветре, раскрываясь лишь перед чужаками.

Словно жаждали они не света, а сокровенных секретов, что хранятся в сердцах пришедших.

А мощные корни старых деревьев не уходили в землю – они прорастали сквозь реальность, сплетаясь в колыбель для Дракона, спящего в глубинах мира.

– Боль – не враг, – говорила Лира, вонзая серебряную иглу в свою тёмную косу.

В тот день к ним привели купца с ногой, которую уже пожирала гангрена.

Его глаза были мутными, как у выброшенной на берег рыбы. Он уже прощался с жизнью.

Мать подвела Хура к скрипучему столу, где корчился мужчина.

– Смотри, – шепнула она.

Её тонкие бледные пальцы танцевали над гниющей плотью, не касаясь её.

Вдруг гной словно ожил, потек вниз упорными ручейками и вырисовал на полу причудливые узоры. Точные копии карт, известных лишь ветру.

– Видишь эти реки? – её голос звенел, словно серебряный гребень. – Так свет и тьма перешёптываются. А мы… учим их говорить на одном языке.

Когда купец стал дышать ровно, Лира уже поворачивалась к новой пациентке. Девочке с кожей, обожжённой до крови.

Её родители молча положили на стол пучки горных трав, пахнущих снегом и высотой.

– Мы не выбираем, кого лечить, – тихо сказала Лира Хуру, проводя рукой над страшными ожогами ребенка. – Боль не спрашивает, кто ты и откуда ты пришёл. И настоящее исцеление – тоже.

Девочка мгновенно уснула, словно погружаясь в мягкую тьму.

––

В ночь двенадцатилетия Хура воздух в доме стал густым, как наваристый бульон. Терпкий запах сушёных трав смешивался с резким кислым дымом от маминого зелья.

Мальчик ворочался на жёсткой постели, внимательно разглядывая трещины на потолке.