Лютый день господина Ниязова

© Анвер Туймасов, 2024

© Ведагар Моргунов, 2024

ISBN 978-5-0064-9142-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Безжалостно быстро наступило утро выходного дня. Не успел Яков Насреддинович Ниязов сомкнуть свинцовые веки, находясь в сладостном вечерне-пятничном угаре, как грянул новый день. Вестниками его стали протестующие возгласы Григория Израилевича Сопельника. А уж в том, что Григорий Израилевич протестует, не было никаких сомнений.

– Я протестую, и протестую некультурно! – словесно изгалялся Сопельник. – Отворяй, Яков Насреддинович, татарское твое лицо!

Открывать Ниязов не спешил. Все дело в том, что на вчерашнем светском рауте, устроенном Яковом Насреддиновичем, Сопельник повел себя откровенно вульгарно и в присутствии коллег Ниязова весьма недвусмысленно высказался в пользу пересмотра итогов Куликовской битвы. Тем самым пламенный оратор мгновенно обрек себя, а заодно и всех здравомыслящих потомков Моисея, на праведный гнев собравшихся персон. У Григория Израилевича незамедлительно разбились нос и очки, после чего он с позором был выставлен вон.

Судя по утреннему дебошу, Сопельник окончательно пришел в себя и явно жаждал отмщения.

– Немедленно пошлите за Прохором, он-таки рассудит нас окончательно! – не унимался за дверью Сопельник, весьма слабо надеясь на отзывчивость соседей по подъезду и нервно стуча в дверной косяк костлявым кулачком. – Причем факт татарского ига достаточно спорен, и мною по-прежнему отрицается вовсе!

Автослесарь Прохор Савкин, которого-то и требовал призвать Григорий Израилевич, проживал этажом ниже Ниязова. Он был тем человеком, чью голову довольно редко посещала какая-либо конструктивная мысль. Мало того, каждое утро, наступавшее вслед за обильными возлияниями накануне, Савкин обычно находился в некоем особом состоянии. Японские самураи называли это «сатори» или состояние безмыслия, обучаясь и практикуя его годами. Прохор же, имея весьма скудное представление о Японии вообще (и о самураях в частности) входил в состояние «сатори» мгновенно и перманентно пребывал в нем, на зависть всем японцам.

Здесь следует заметить, что тщедушный Сопельник самым непостижимым образом превратил грозу квартала громилу Савкина в своего личного друга. Как Сопельник сумел наладить диалог с Прохором и одержать столь трудную психологическую победу, понять никто так и не смог, потому как словарный запас гражданина Савкина составлял максимум 5 цензурных слов, да и то в минуты наивысшего душевного подъема, который случался преимущественно в день получки. В остальное же время Прохор пользовался энергичными междометиями и языком грубых жестов.

Внезапно негодующие вопли Григория Израилевича смолкли. Но напрасно Яков Насреддинович воздал хвалу небесам. Сопельник вовсе не ушел, просто его кулачок весьма неудачно соприкоснулся с дверным косяком при очередном ударе, и неустрашимый борец с татарским засильем пискнув, грузно осел на пол. Так он сидел довольно долго, сморщив личико и, уподобившись большому неуклюжему птенцу, тряся большеносой головой, будто желая клюнуть негодного Якова Насреддиновича в отместку за все свои вчерашние и сегодняшние несчастья.

Помедлив минут пять после внезапного завершения утренней агрессии, Яков Насреддинович соколом спорхнул с продавленного дивана, проворно метнулся к двери и весь обратился в слух. Не услыхав ничего подозрительного, Ниязов мигом распрямился и, гордо вскинув подбородок, плавно шагнул вглубь своих апартаментов, по праву рассчитывая как минимум на боевую ничью. Цветастые сатиновые трусы победным знаменем колыхались на жилистых ногах Якова Насреддиновича, явственно обозначая стойкость татарской цитадели. На втором шаге из-под двери до Ниязова донесся виноватый, со страдальческой хрипотцой, голос Сопельника.